Осенняя женщина - Анна Климова Страница 26

— Да, малые детки — малые бедки. Большие детки соответственно… — глубокомысленно заключила Татьяна, внимательно разглядывая свою кофточку, забрызганную кофе.

— Господи, как вспомню, какой послушный ребенок был! Только цыкнешь — и как шелковый. А теперь!..

— Чего ж теперь? Взрослый уже. Можно и на мать бочки катить, — пожала плечами Татьяна и придвинулась ближе. — Ревнует он тебя, подруга. Ревнует. Оттого и ершится.

— Чего же на мать ершиться? Поперек горла ему я или что? И в кого он такой? Захаров мой слова за всю жизнь обидного не сказал. «Да, Валечка. Конечно, Валечка. Уже бегу, Валечка».

— Ой, Захаров твой вечно тобой крутил! Будто я не знаю, каким твой Захаров был. Вот что я тебе скажу, подруга. Распустила ты их обоих. Что Захарова, что Кольку. Они и рады сесть тебе на шею да ножки спустить. Ну, Захаров — ладно. Отрезанный ломоть. А вот Колька… Наплачешься еще с ним. Потому что сама виновата. Вот так надо было держать! — Танька сжала кулак и показала его Валентине Ивановне. — Мой спиногрыз вон в институте, а у меня по струнке ходит. Потому что знает — если что не так, выдам по первое число. И не посмотрю, что яйца мхом обросли. Так ввалю, мало не покажется. А ты сю-сю да сю-сю с ними вечно. И вот где теперь твой Захаров? Где этот попугай облезлый, за которого ты так цеплялась?

— Представляешь, на три семьи уже работает, паразит! Это мне свекровь проговорилась. Тоже теперь добрая. А когда с Захаровым поженились, все не по ней невестка была. И не так ходит, и не так смотрит, и не так говорит, и не так стирает, и не так готовит. Сейчас Валечка и золотко, и рыбонька, хоть на хлеб ее мажь вместо сливочного масла. Где мне с жизнью такой счастье было видеть? А теперь сыночек дорогой коленца выкидывает.

— Господи, да не смотри ты на этого сопляка! Не его дело. Ты с ним, подруга, построже. Построже! Слава богу, уж пятнадцатый год пошел. Сопли ему подтирать не надо. Пора и о себе подумать.

— Дура я, наверное. Старая свихнувшаяся на этом деле дура, — вздохнула Валентина, выбрасывая гору салфеток в урну под мойкой. — Олег же и в самом деле… молодой.

— На каких-то пятнадцать лет младше! Не выдумывай! Такое раз в жизни бывает. Устраивай свою жизнь, пока можно. Не успеешь оглянуться, как уже поздно будет.

— Боюсь я, — призналась Валентина, понизив голос.

— Чего? — изумилась Татьяна.

— Всего. И Олежека боюсь. И Кольку своего. Колька же упрямец из упрямцев. Малой, а столько в нем упертости — самой удивительно. Видела, как он выскочил?

— А Олежека-то чего боишься?

— Не знаю. Он ведь тоже не собачка комнатная. Сила в нем мужицкая есть. Все под себя гнет. Мы, бабы, это чувствуем. Опасный он.

— Ой, скажешь тоже, — нахмурилась Татьяна.

— Не знаю, чем. А только прямо мороз по коже иногда, как подумаю о нем.

— Ты так говоришь, словно он убить может и глазом не моргнет, — скептически улыбнулась подруга.

Валентина посмотрела на нее внимательно и покачала головой.

— Вот уж не знаю, Танечка. Во всяком случае, он производит впечатление человека, способного на многое.

— Значит, тебе вдвойне повезло! Попробуй сейчас найти мужика, способного на многое. Обычно они и на малое-то не годятся. Да что тебе вообще надо? Сама говоришь, он мужик настоящий. Красивый, молодой, фирма вон своя…

— Боюсь я, Тань, как бы чего Колька не выкинул, вот что. Как говорится, найдет коса на камень — искры полетят. Колька и на самбо ходил, и на плавание. А сколько раз с синяками приходил с улицы. Это не старший Захаров, который соседей сверху по телефону утихомиривал: «Извините, простите, не могли бы вы шуметь потише?». Колька раз поднялся к ним, а вернулся с разбитой рукой.

— Шуметь-то перестали соседи?

— Перестали. Вот я и говорю, что боюсь. Сама себе удивляюсь, как я с ним сегодня говорила. Может, не надо было так? Где он теперь?

— Мое мнение — пусть твои мужики сами разбираются между собой. И поверь, подруженька дорогая, сговорятся они. Рано или поздно. Пивка разопьют. По сигарете выкурят…

— Какое пивко! Какие сигареты! — возмутилась Валентина.

— Ой, а то ты такая наивная, ничего не видишь! Да у них пиво сейчас за лимонад идет! В городе все цедят, не стесняются. Короче, не бери в голову и живи, как жила. Вот и все.

«Вот и все? — подумала Валентина. — Сильно сомневаюсь…» Но подруге ничего больше не сказала.

* * *

Некоторые вещи и явления, вероятно, не меняются со временем. Особенно в большом городе.

При царях праздные щеголи, экипированные в элегантные жилеты и пиджаки, шелковые галстуки и крахмальные воротники, с тросточками и в котелках из универсального магазина мадам Бойль «Маленькій Парижъ», привезенных, по заверениям мадам, прямо «из Парижу» ночным экспрессом, легко и непринужденно фланировали по Губернаторской. Они увлеченно оценивали девушек из приличных семей, цеплялись к бледным и циничным модисткам и задирали деревенских девах, заблудившихся со своими котомками по пути с рынка на станцию. Они обменивались впечатлениями о премьере в театре, говорили о разгуле либеральных идей, о новых светских скандалах и загранице, тихонько — о царской фаворитке и психиатрических опытах заезжего доктора с сероватой репутацией, о помещике таком-то, проигравшемся в пух известному картежнику и кутиле штабс-капитану такому-то, о флирте с институтками на дачах, каком-то необыкновенном вине, рекламируемом в «Голосе провинции», и о том, «какой годъ надо считать первымъ годомъ новаго столетия — 1900 или 1901? Когда начнется двадцатый векъ?» и что «говорить объ этомъ известный астрономъ Камиллъ Фламмарюнъ»?

Щеголи оттопыривали пальчики, когда в приветствии приподнимали свои шляпы, со знанием дела обсуждали икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье и котлеты даньон, подаваемые нынче в ресторации, а ради забавы издевались над полуграмотными провинциальными купчиками, читавшими по слогам потрепанный листок старого циркуляра, приклеенного к забору:

Общія обязанности городовыхъ:

§ 1. Городовой есть блюститель порядка и благочиніяя и стражъ, оберегающiй личность и собственность каждого. Чтобы оправдать на деле столь высокое назначение, всякому городовому необходимо:

а) Питая в душе своей непоколебимую преданность ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ исполнять службу ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА по совести, заботясь постоянно о томъ, чтобы находиться при деле не для виду только, а для действительной пользы».

Щеголи же не уставали соревноваться друг с другом в остроумии, нарядах и в любовных приключениях с бойкими (и не очень бойкими) дамами полусвета.

…Минуло всего каких-то шестьдесят лет, и картина на центральном проспекте города изменилась. Радостные песни о счастливой жизни лились теперь из городских динамиков по выходным, которых стало целых два — суббота и воскресенье. Очереди на фильм «Доживем до понедельника»; транзисторы; фантастика Беляева; тайный и жутко дефицитный роман Булгакова «Мастер и Маргарита»; модницы в высоких прическах и белых туфельках на высоких каблуках; бодрые марши пионерских отрядов; громкое эхо «битломании»; появление у парней девчоночьих причесок, против которых строгие завучи и директора школ были бессильны; первомайские шарики и гвоздики; открытки с западными кинозвездами; спортивные кружки; утренняя зарядка по радио; дружинники, исполненные сознания собственной ответственности; старички в парках, сражающиеся за шахматными досками с очкастыми малышами; газеты «Правда» и «Вечерний Минск» за стеклом на специальных стендах; открытие Кургана Славы; вести с полей; Доски почета; отповедь Израилю; кулак в сторону Китая; сбор металлолома и средств в Фонд мира…