Похождения Стахия - Ирина Красногорская Страница 26

– Ужик, ужик, выдь ко мне и возьми меня!

– Ой! – обрадовалась Мастридия. – Гликерия! Да как же это ты? Да почему же? – тоже затопталась на крылечке, не знала, как обнять Гликерию и стоит ли ее обнимать. Едва не плюхнулась в чернобыльник.

– Оставь парням свои нежности! – разрешила ее сомнения Гликерия. – И кликни Стахия. Видишь, никак не войду! – пояснила зло, будто хозяин с той стороны подпер дверь ухватом.

У волонтера, несмотря на непогоду, а может, благодаря ей было полно народу. Все кинулись выручать Гликерию. Швед схватил ее за руку. Студент завопил истошно:

– Крышу, Стахий, разбирай! Крышу! Или раму давай выставим. Окно пошире двери будет.

Девки борковские тоже что-то советовали, теснились в сенцах, за мужиками.

– Устроила смотрины, – буркнул волонтер. – А ну, скидывай свой сноп!

– Счас! – Гликерия потуже обернулась мешком, сжалась вся – и очутилась в сенях, а там – и в горнице.

Все шумно заняли свои места. Гликерия в мокром мешке осталась у двери.

– И чего это ты переполох устроила? – спросила Лукия, не глядя на нее, ласково поглаживала булыжник на указательном пальце.

– Соскучилась! – подсказала Евсевия. – Встречи торжественной захотела. Как в Москву-то съездила?

Гликерия молча сдернула мешок. Он шлепнулся за ее спиной. Глазам собравшихся предстало платье. Роскошное платье. Такого отродясь они не видывали. Не было такого ни у воеводши, ни у невестки воеводы, ни у выскочки подьячихи.

– О-о! – вырвалось у шведа.

В нищей деревенской лачуге красовалось богатейшее платье. Но… Но… несомненно – с чужого плеча. Гликерию это платье обнажало своим непомерным декольте. Нескромный взгляд мог углядеть через него черные чулки. У правого дырка на колене. Должно быть, помня о ней, Гликерия постаралась уменьшить декольте старым шарфиком неопределенного цвета и гривной из ярко-желтого металла. Медь была, наверное. Не мог же золотым оказаться широкий обруч на ее цыплячьей шейке. Гривна и шарфик существовали сами по себе, отдельно от платья. Привлекли внимание всех лишь на миг, как досадная помеха. Взоры вновь обратились к небывалому царскому наряду.

– Откуда? – грянул слаженно женский хор. Мужчины онемели от восторга.

– Императрица подарила, – проронила небрежно Гликерия и чуть колыхнула лиловой юбкой. Она была необъятна, как царь-колокол, и на вид также тяжела.

– Императрица? – выдохнули мужчины и встали по стойке «смирно».

– Господи боже мой! Ты видела Анну? – вскричал волонтер.

– Само собой, – ухмыльнулась Гликерия и поправила крупный аметист на груди. Весь лиф чудесного платья покрывали разновеликие аметисты. Висели дождинками на шелковых нитках. Позванивали мартовской капелью.

– Не тяни душу – рассказывай! Да ты садись, садись! – Волонтер поспешно подволок табуретку.

– Юбку измажу, – сказала Гликерия и окинула всех прямо-таки царственным взглядом. – Постою. При дворе не принято, чтобы сказитель сидел.

– Так то ж перед царицей! А табурет я сейчас вытру.

Но Гликерия остановила волонтера величественным жестом, видимо, подсмотренным у императрицы, сказала назидательно:

– Говорящий должен уважать публику. Сказители при дворе все стоят, и стар и млад. А ведь порой говорят по несколько часов. Правда, одна старушка как-то сомлела и на пол грохнулась. С тех пор немощные сказывают из таких маленьких… Не помню, как называются. Ну вроде церковных стасидий. О подлокотники опираются там, но не сидят. Нет!

Сидящие заерзали на скамейках, почувствовали себя неуютно, но и встать не решились. Волонтер застыл у табуретки, как у шлагбаума.

– Да вы не смущайтесь! – успокоила Гликерия. – Я девка здоровущая, хоть сутки простою. Стахий вон знает.

«Здоровущая девка, – подумал он, – а у самой нос заострился, как у покойницы, и лицо посерело. И выглядывает из этого наряда засохшим стебельком. Зачем только надела?»

– Так что же вам рассказать? – с тоскливой ленцой спросила Гликерия, возвратила начавшее ослабевать к ней внимание. – Столько всего было! На всю жизнь воспоминаний хватит.

– Не жеманься, подруга, – урезонила Лукия. – Понимаем: не одним платьем похвалиться пришла. Нам же – все любопытно.

– Что ты рассказала императрице? Как понравилось? – Евсевия умела четко задавать вопросы. От них всегда Гликерия сникала. И теперь у нее поубавилось спеси. Хвалиться ей, кроме платья, особо было нечем.

Ее придумки-дребеденьки, коими она славилась в округе, царице не разрешили поведать. Предупредили: государыне надоели разные сплетни и сочинения придворных болтушек, она желает слушать старинные сказки тех земель, откуда сказительницы прибыли. Предупреждали об этом и воевод заранее, да Воейков запамятовал. Потому Гликерию в Москву повез, а надо бы Лукию или ту же солдатку Акилину, не все ж ей петуха доглядывать. Пришлось Гликерии спешно вспомнить пару сказочек.

В первой сказке «О Марье-царевне и Буян Буяныче» речь шла о царе-волшебнике и его дочерях. Царь не имел сыновей, потому замыслил сделать дочерей своими ординарцами. Хотел той, кто успешнее справится с непривычными обязанностями, передать в наследство царство, то есть передать не по старшинству, а по справедливости. Одну за другой посылал он на поле брани узнать, как воюет царское войско. А на дороге предварительно попугивал дочерей. Старшей волком показался, средней – медведем, перед младшей львом предстал. Две, перепуганные опасными зверями, назад воротились. Младшая дочь, не долго думая, выбила льву глаз. Потом поскакала к войску, возглавила его и одержала победу. Да еще между делом и влюбила в себя добра-молодца Буяна Буяныча.

Во второй сказке «О Маше и ужике» говорилось о странной любви девушки и ужика. Ужик сперва хитростью принудил девушку жить в своем подводном доме. Пленница полюбила его. И, когда он отпустил ее погостить у матери, вернулась к нему. Это призыв девушки пела Гликерия на крылечке волонтера: «Ужик, ужик, выдь ко мне…».

О первой сказке соблаговолила императрица обмолвиться: слышала-де подобную, когда отроковицей ездила с матушкой в рязанское село Дединово к Николе, в Николо-Радовицкий монастырь то есть.

Вторую узнал герцог Бирон. Сказал, что похожая бытует в Курляндии. Но в той сказке девушку зовут не Машей, а Эгле, и называется сказка значительнее: «Эгле – королева ужей».

– Ничего новенького, значит, ты не поведала. И сказки твои не понравились, – заключила Лукия.

– Ну почему же! – Гликерия улыбнулась, колыхнула юбкой (все-таки от долгого стояния ее покачивало) и объяснила причину своего успеха, убедительную, как дождь за окном:

– Каждому приятно окунуться в реку своего детства.

– Да-да! – поддержал швед с небывалым для него жаром. – Приятно побегать по зеленой травке воспоминаний.

На время все забыли Гликерию с ее явными успехами и предполагаемыми неудачами: радостно и громогласно предались воспоминаниям. Особенно усердствовал студент: размахивал руками, смеялся, бормотал быстро-быстро что-то невнятное. Никто не трудился его понять. Швед с рыбаками бороздил на баркасе холодные воды фьордов, самостоятельно ловил форель в прозрачных ручьях и кричал об этом по-шведски. Евсевия окунулась в реку детства и чуть не попала под быстрый царский струг. Спас соседский мальчик. С ним пережидала слепой дождь в конопле и чуть смущенно рассказывала об этом… себе. Лукия приручала крысу. Та залезала к ней в рукав и выбиралась из-за пазухи. Студент между тем разошелся вовсю и бранил цифирную школу, где некогда учился. Этот каземат. Острог этот, с пыточными розгами и непременными зуботычинами. Он требовал немедленной отмены телесных наказаний. О, это была уже политика!