Ангел мести - Элизабет Грегг Страница 26

Роженица тужилась, напрягаясь всем телом, пот ручьями тек по ее лицу. Тресси опустилась перед ней на колени, молясь в душе, чтобы ее названой сестре повезло больше, чем бедной маме. Во время схваток Горький Листок стонала, тяжело и часто дыша. Она с такой силой стиснула руку Тресси, что слышно было, как похрустывают косточки.

Вернулся Рид, и девушка ощутила его присутствие прежде, чем он заговорил:

– Все в порядке? Тебе еще что-нибудь нужно?

– Вот-вот начнется. Понимаешь, она все должна сделать сама. А я могу только быть рядом и подбадривать ее. Хотя бы это.

– Тресси, девочка моя… – Рид погладил ее по голове, как маленькую.

Они молчали, глядя на индианку, которая даже ни разу не подняла глаз – она была целиком поглощена своим трудным делом. Отошли воды, и по дощатому полу расползлось темное пятно. Вдруг Горький Листок резко откинула голову, напряглась и коротко вскрикнула – впервые за все время родов. И просунула руки между ног, поддерживая головку показавшегося ребенка.

– Разве ей не лучше лечь? – прошептал Рид, с благоговейным трепетом наблюдавший за этой сценой.

– Она делает так, как принято в ее племени. – Тресси не сводила глаз с крошечного извивающегося тельца.

– Господи, ты только посмотри на него! – сдавленно шепнул Рид. Ему хотелось разрыдаться от радости, хотя мужчинам как будто и не положено плакать.

– Это мальчик, Рид. Мальчик. Теперь иди, – сказала Тресси и даже не услышала, как он ушел, просто ощутила, что его больше нет рядом.

Горький Листок подняла малыша, все еще соединенного с ней пуповиной, повыше и слабо улыбнулась Тресси.

Та положила ребенка на живот матери и в двух местах перетянула пуповину оленьей жилой. Влажно блестя карими глазами, Горький Листок перегрызла пуповину. Тогда Тресси обмыла крохотный ротик и, как учила ее индианка, дунула в красное морщинистое личико. Мальчик залился плачем.

– Ну вот, Доул Клинг, у тебя родился сын, – беззвучно прошептала Тресси, но бежать за счастливым отцом не спешила. Горький Листок испустила странный, почти звериный рык. Лицо ее побагровело от напряжения. Странно – послед обычно отходит куда легче.

Малыш на руках Тресси дернулся и пронзительно завопил, и все внимание девушки тотчас обратилось на него. Надо поскорее обмыть его и запеленать. Он будет жить, твердо решила Тресси, он просто не имеет права умереть. Крохотные кулачки резво молотили воздух. Вертясь и лягаясь, малыш завопил громче, и губы девушки дрогнули в печальной улыбке.

– Какой чудесный звук, мой маленький, – прошептала она и бережно поцеловала сморщенный, заляпанный кровью лобик. Затем обмыла малыша теплой водой – от черной пряди волос на макушке до крохотных ножек. Купание успокоило маленького крикуна, и он уставился в пространство крошечными, пока еще мутными глазками. Девушка запеленала его в одеяло, заранее разрезанное на квадратные куски, потом поцеловала гладкую щечку и прижала ребенка к груди, чтобы он мог слышать стук сердца. Закрыв глаза, она долго-долго баюкала малыша, твердя себе, что не заплачет, ни за что не заплачет. А потом со вздохом повернулась, чтобы отдать его матери.

Индианка скорчилась на грязном полу, подтянув ноги к подбородку. Одной рукой прижимая к себе младенца, Тресси наклонилась и отбросила длинные черные пряди с залитого потом лица. На нее невидяще глянули карие, широко распахнутые глаза. На миг Тресси показалось, что индианка мертва, но тут она ощутила, что из приоткрытых губ вырывается едва заметное дыхание.

Что случилось?!

Горький Листок содрогнулась всем телом в сильной схватке, еще выше подтянув колени, между ног у нее хлынула кровь, расползаясь темным пятном вокруг замершего неподвижно тела. Индианка чуть слышно застонала. Положив малыша на постель, Тресси опустилась на колени возле его матери. Новая судорога – и в струе крови показалась крохотная головка.

Тресси вскрикнула. Близнецы! Сейчас на свет появится второй ребенок…

Этого не произошло. Роженица, юная и хрупкая, в этих чудовищных родах попросту истекла кровью.

Тресси даже не успела сообразить, что происходит, – просто Горький Листок перестала дышать. Тогда Тресси села на пол рядом с ней, крепко сжав безжизненную, еще теплую руку. По щекам ее текли слезы. Опять смерть, повсюду только смерть. Господи, когда же это кончится?!

Малыш на постели громко чмокал, посасывая кулачок. Тресси, поднявшись, подошла к нему. В дверной проем видны были Рид и Доул – они сидели на солнышке, привалившись спиной к валуну на краю уступа.

Тресси охватило вдруг безумное желание хоть на ком-то выместить несправедливость слепой судьбы. Сломя голову она бросилась к мужчинам. Рид, пошатываясь, встал, но Доул уже и на это оказался не способен. Оба были пьяны вдрызг.

– Т-тресси? – неуверенно произнес Рид, с трудом держась на ногах.

Она словно не заметила его, избрав своей мишенью Доула. Ее душила ярость.

– Не стану спрашивать, откуда ты взял виски, – процедила она, тыкая пальцем во флягу, которую Доул зажал между ног. Прицельным стремительным ударом она пнула проповедника в ногу, чуть повыше коленной чашечки. Прежде чем Доул успел заорать от боли, Тресси выдернула флягу с виски и с размаху швырнула в пропасть.

– Пока ты здесь надирался до чертиков, там, в хижине, твоя жена умирала! И умирала очень долго, понимаешь ты, тварь, скотина, чудовище? – С каждым словом голос Тресси поднимался все выше, пока не превратился в пронзительный вопль. Тресси сама не знала, зачем это все. Вряд ли до Доула Клин-га доходили ее бессвязные обвинения. Но как мог этот набожный ублюдок спокойно пьянствовать, пока там, в хижине, Горький Листок истекала кровью? Все мужчины одинаковы, и женщины обречены страдать из-за них. Никогда она не простит Доула. Ни его, ни отца. А разве Рид лучше?

– А, будьте вы все прокляты!

В этот миг Тресси мечтала лишь об одном – наказать своего драгоценного папочку, и посильнее, чем она наказала эту скотину в человеческом обличье. Не в силах видеть эту косматую образину, девушка убежала прочь и даже не заметила, какой болью искажено недоумевающее лицо Рида.

Вечером похоронили роженицу и ее мертвого малыша. Тресси не обменялась с мужчинами ни единым словом. Вспышка гнева истощила все ее силы, и к тому же она предпочитала оплакивать свою названую сестру в одиночестве. Свидетелями ее горя были только господь бог и оставшийся в живых новорожденный сын индианки, которую звали Горький Листок.