Рабыня Вавилона - Джулия Стоун Страница 26

О, Ламассатум! Желтое платье, прямая спина, вот она несет на голове чашу; в профиль она похожа на маму.

Дворец бурлил. В дни новогоднего праздника все было не так, изменялось, простые вещи приобретали новые черты. Адапа со своим несчастьем не вписывался в общую картину радости. Мрачнее тучи, вошел он в дворцовые ворота, ни на что не глядя, проходил насквозь великолепный комплекс.

В Доме табличек никого не было. Полутемные комнаты, непривычно пустые, казались больше. Он вошел во внутренний двор. В глаза ударило солнце. Учитель сидел в тени пальм, что-то вычерчивая палкой на песке.

— Приветствую тебя, — сказал Адапа.

Старик не отозвался. Юноша встал рядом. Под ногами развернулась карта созвездий, он узнал шумерские знаки. Тень его лежала бесформенной синей кляксой. Острая палка старика поставила знак «саль» — женщина — как раз там, где было сердце Адапы. Черная старая собака лежала неподалеку, вытянув лапы, и ветер засыпал ее песком.

— Отойди. Ты мне застишь солнце, — сказал учитель. Адапа отшатнулся. — Сегодня пятое нисанну. Царь сейчас в храме, — продолжал старик. — Его ударят по лицу. Как каждый год. Это ничего. Надобно, чтобы хоть раз в год кто-то давал оплеуху. У других-то и дня без этого не проходит.

Адапа невольно оглянулся. Собака поднялась и поплелась к нему.

— Достала-таки тебя рука отца, — не меняя выражения лица, сказал старик.

— Не понимаю, что теперь делать, — отозвался Адапа, сглатывая горький, судорожный ком.

— Исполнять его волю, конечно.

Собака подняла тяжелую лобастую голову и неуверенно помахала хвостом. Юноша поглядел в ее слезящиеся глаза с рыжими тусклыми радужками.

— И пожертвовать собой, — Адапа закусил губу.

Старикан предпочитал плыть по течению — что ему до воли!

— Всегда приходится чем-то жертвовать, — кряхтя, отозвался учитель.

— Но я не хочу, — возразил Адапа. — К чему дурацкая свадьба? Я не жажду ее. Это моя жизнь. Откуда отцу знать, что для меня лучше?

— Тогда иди против отца.

Адапа опешил. Учитель поднял, наконец, лицо. Яркий свет выявил сотню морщин. Старик улыбался. Адапа покачал головой.

— Я так и думал, — сказал старик.

— Все очень глупо.

— Да, такова жизнь.

— Ты же мудрец, а говоришь такие затертые фразы.

— Мудрец — ты, сынок. А я — человек опытный. Не гонись за красотой слова. Она — в простоте.

Они говорили о науках, о жизни. Голос учителя успокаивал. И Адапе даже показалось, что не все так плохо. Ближе к полудню стало по-настоящему жарко, и он проводил старика в классную комнату, где было прохладно и сумеречно, а на чистой циновке разбросаны подушки. Раб-африканец вошел с кувшином в руках. Адапа попрощался со стариком.

Солнце ослепило. Порывы ветра сдували с глиняных плит мелкие песчинки и они, на мгновение образовав пыльное облачко, тут же опадали. Адапа быстро миновал двор. В прихожей не горел светильник, он ударился о порог и зашипел от боли. Рванул входную дверь — яркий свет. Ламассатум стояла, небрежно свесив руки вдоль тела. Ее ягодицы и острые лопатки прижимались к стене — теплым кирпичам, вымазанным известкой цвета неба. Какой-то шутник посадил на голубом фоне отпечаток грязной ладошки, и он, как корона, венчал ее нежную макушку.

Волосы были в беспорядке разбросаны по плечам. Голая ступня опиралась о стену, на колене натянулось платье, обрисовался треугольник между ног. Адапа увидел все в одно мгновение, а потом точно время пошло по-иному, он медленно приближался, расцветая улыбкой, а она лениво убирала волосы от лица.

— Это ты, — сказал он.

— Я, — еле слышно отозвалась Ламассатум.

— Не может быть.

— Почему? — она пожала плечами и исподлобья взглянула на Адапу, от чего его сердце зашлось в бешеном ритме.

— Во сне я вижу тебя чаще, чем наяву. Я даже почти поверил, что ты — сон.

— Значит, я тебе снилась? — Ламассатум рассмеялась.

— Каждую ночь, — ответил Адапа, приближаясь к девушке. — Я хотел сказать тебе об этом.

— Я видела, как ты входил сюда.

— И ты все это время стояла здесь? — брови его поползли вверх.

— Я ждала тебя, — она кивнула.

— Два потерянных часа! О, боги. А где твой кувшин?

Ламассатум передернула плечами, зазвенели ожерелья.

— Мне пора идти, — сказала она. — Меня ждут.

— Кто тебя ждет? — Адапа схватил ее за руку и привлек к себе. Ощутил прикосновение ее маленькой груди. — У тебя есть муж?

— Нет, — она оттолкнула его. — Нет! Я только хотела спросить.

— О чем?

— Это правда?

— Что? — Он снова потянулся к ней.

Она отступила.

— Ты сказал, что я красива, помнишь? И что служанки завидуют мне.

— Ламассатум, — он потер ладонью горло, не отводя глаз от ее лица. Она щурилась. — Ты самая красивая девушка во всем Вавилоне, Я хочу, чтобы ты знала об этом.

— Спасибо.

— Ты уходишь?

— Да.

— Когда я тебя увижу?

— Не знаю.

— Тогда вот что, — он зашептал, едва переводя дух. — Сегодня, как зайдет солнце, на Пятачке Ювелиров. Придешь?

— Нет.

— Я буду ждать.

— Я не приду.

— Я все равно буду ждать. Каждый вечер. Слышишь меня?

— Слышу.

— Я не хочу терять ни одного дня.

Она повернулась и побежала, придерживая ладонью ожерелья. Адапа точно вынырнул из-под воды. Вокруг снова были шум и дворцовая суета.