Мадам Флер - Жаклин Санд Страница 26

– Я буду знать, когда вы расскажете мне.

– Я уже начала. Что ж, хорошо. – Вдова кусала губы. – Вы знаете, как его звали; ведомо ли вам, что меня выдали за него насильно?

– В Бордо еще поговаривают об этом. Что ваш отец отдал вас шевалье де Виньолю, дабы тот, скажем так, справился с некоторыми семейными долгами.

– Вы излишне деликатны, виконт. Я тоже такой была. Меня продали, продали расчетливо, и не считаясь ни с чувствами, ни с мольбами. Впрочем… я расскажу по порядку, только… вы можете сесть? Мне ужасно смотреть на вас, когда вы надо мною стоите; вы словно Немезида, словно в любой момент готовы обрушить на меня карающий меч. Я этого заслуживаю, несомненно, и сейчас вы это поймете, но хотя бы еще минуту я не желаю этого осознавать.

Виконт кивнул и уселся в кресло напротив; забытый ужин остывал на столе, однако собеседникам не было до него сейчас никакого дела. Они впились друг в друга взглядами: Сезар – вопрошающим, Флер – отчаянным и вместе с тем решительным. Произнеся страшные слова, она будто сбросила что-то с плеч, и спина ее выпрямилась, плечи расправились; она выглядела сейчас, как, должно быть, выглядят молодые валькирии, только осознавшие, кто они и кем могут стать.

– Вы, значит, справлялись обо мне, верно? Ну, так наверняка знаете, что фамилия моего отца была де Бонне; не слишком яркая, но старая фамилия. Мои предки жили в окрестностях Бордо долгие годы, мы владели там небольшим домом, который гордо именовался замком, хотя замок из него слишком унылый – одна башня, длинное серое строение, ряды узких окон… Больше это походило на ферму, да и дух в комнатах стоял деревенский. Но все Бонне гордились своим происхождением, а наш род ведет свою историю со времен Людовика Святого. Хороший род, древний род, и кровь в жилах течет старая. Все это стоило некоторых денег.

Она скривилась, будто надкусив кислое яблоко.

– Мой отец всегда был неудачником, только я не осознавала этого в юности и едва осознаю сейчас. И все же именно неудачником он и являлся: за что бы он ни брался, Фортуна отворачивала от него капризное лицо, и его идеи терпели крах, дела оборачивались поражением. Он так к этому привык, что ждал разочарования прежде, чем начинал что-либо новое, а когда ждешь, обычно приходит именно то, чего ожидал. Он сам управлял нашими землями, потому что все Бонне занимались этим испокон веков, и нанять талантливого управляющего значило очернить честь рода. Землевладелец должен владеть землей; но на деле, это земля владела моим отцом. Мать же была слишком запуганной, чтобы ему возражать. Она целыми днями читала или вышивала и, сколько я себя помню, никогда отцу ни в чем не перечила. Временами я чувствую, как похожа на нее, иначе… иначе я не оказалась бы здесь.

– Возможно, вы не знаете себя, сударыня. Вы не производите впечатления нерешительной особы, наоборот – сегодня, к примеру, вы вели себя чересчур решительно.

– Это все от отчаяния и злости. Когда они просыпаются во мне, я не отдаю отчета в том, что делаю; все мысли становятся будто стеклянными, и вместе с тем я знаю, как мне поступить. Так и сегодня. Когда вы схватили меня, я знала, что должна вырваться и убежать.

– И вам это почти удалось, – заметил виконт с улыбкой.

– Конечно. Самый страшный судья человеку – сам человек, и я сужу себя вот уже не первый год, так что вам в этом меня не догнать, виконт. Давайте не будем затягивать эту пытку. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли все уже и… дальше вы сами решите.

– Я решу, – согласился он, произнеся это ровным голосом.

– Так тому и быть… Мой отец, я говорила о нем. Так вот, дела его пошли совсем плохо. Он начал продавать земли, а этого делать было никак нельзя, совсем! Ведь честь требовала, чтобы Бонне оставался там, где живет. Революция затронула предыдущее поколение, а поколению отца повезло, многие выжили; и он тоже выжил, но считал это скорее наказанием, чем наградой. У нас дома было истинное царство серости. Редко устраивались балы, ибо средств на то не имелось; выезжали мы тоже редко. Меня воспитывала приглашенная из соседнего монастыря кармелитка, хорошо хоть, женщина образованная, привившая мне страсть к чтению. Книги говорили со мною, а родители – почти никогда. Мне исполнилось шестнадцать, когда все окончательно пошло наперекосяк.

Это простонародное выражение в ее речи показалось виконту забавным, хотя ситуация забавной вовсе не была, и госпожа де Виньоль, произнося свое признание, выглядела до крайности серьезной. И все же сквозило в ее выговоре и чертах что-то от лесной нимфы, дикой и подвластной только природе; теперь, когда воспитание было отодвинуто, когда можно не придерживаться светского тона, Флер казалась более естественной, чем раньше.

– Ваш отец разорился?

– Почти. Мы были по уши в долгах, имение заложено и перезаложено. Все это мог спасти некий добрый ангел с мешком денег за плечами, и отец, оглядевшись как следует в поисках того, что можно заложить или продать, обнаружил в непосредственной близости меня. Говорили, что я хорошенькая, хотя я не задумывалась об этом, – произнесла она с чисто женским кокетством, невольным и оттого презабавным. – Отец начал подыскивать мне выгодную партию. Я мечтала о молодом человеке, достаточно состоятельном, чтобы помочь семье, и достаточно привлекательном, чтобы я влюбилась в него без памяти. Все романы, которые я читала, были полны слов о любви, и я ждала, когда она придет в мое сердце. Я уже заранее любила будущего мужа, предположив с бескомпромиссностью, свойственной юности, как он должен выглядеть и каким нежным и добрым окажется. И, разумеется, пришла в ужас, когда отец сказал, что выдает меня за шевалье де Виньоля.

– Вы знали его?

– Разумеется. Он наш сосед, да и общество в Бордо не слишком велико, чтобы не знать там если не всех, то многих. Однако в то время я знала о нем лишь, что он значительно меня старше и не слишком-то красив. Так как моя мать не общалась со сплетницами, распространявшими самые свежие новости, я не была осведомлена о том, каков мой будущий муж; а отец, если и знал что-то, не спешил делиться. Поэтому я переживала оттого лишь, что мой будущий супруг не молод, не красив и вероятнее всего совершенно мне не подходит. И тогда впервые в жизни я взбунтовалась. Я устроила скандал, я кричала так, что перепугала всех слуг, которые у нас еще оставались. – Флер бледно улыбнулась воспоминаниям. – Я никогда, никогда еще в жизни так не отстаивала свое право выйти замуж по любви – ведь наивно полагала, будто оно у меня было.

Виконт повел раскрытой ладонью, как бы показывая, что понимает госпожу де Виньоль и поощряет ее продолжать.

– Робкие уговоры матери не возымели на меня действия. Тогда за меня взялся отец. Он подробно и холодно объяснил мне, в каком положении находится семья, и как мой брак может спасти нас от полного разорения. Полагаю, отец сделал это лишь для того, чтобы я не рыдала в церкви; не думаю, что его всерьез интересовало мое мнение, но он желал соблюсти приличия.

– И вы дали себя уговорить.

– Дала. Потому что он заговорил о долге – а все мы, Бонне, прекрасно понимаем, что такое долг. Или думаем, что понимаем. Иногда я размышляю: что случилось бы, если б я уперлась и продолжила бунтовать? Что, если бы наотрез отказалась выходить за шевалье? Возможно, мой отец воспринял бы это в конце концов как неизбежный знак судьбы и подыскал бы для меня кого-нибудь другого… Но, сраженная известиями о нашем грядущем разорении, я, наконец, сдалась. Хотя борьба была долгой. Я еще сопротивлялась после того, как отец рассказал мне о том, что у нас нет денег. Я кричала ему, что это его забота. Наверное, я была плохой дочерью, так?