Исповедь рогоносца - Жюльетта Бенцони Страница 26

С той поры в прекрасном особняке на набережной Гренуйер началось весьма странное существование. Днем жена капитана мушкетеров в высшей степени достойно играла свою роль примерной супруги одного из самых высоких военачальников королевства. Она заботливо вела хозяйство, наблюдала за тем, чтобы все было в порядке с экипировкой мужа, принимала гостей, навещала бедняков, часто бывала в приходской церкви и бдительным оком следила за слугами.

По ночам порывы страсти как бы случайно заносили ее в объятия мужа. Тогда, пережив минуты восторга и наслаждения, Шарлотта с поражающей воображение быстротой брала себя в руки и мгновенно переходила к умерщвлению плоти, надеясь таким образом искупить страшный грех, который она только что совершила, забывшись в пагубном удовольствии. Слезы лились рекой, начинались бесконечные молитвы. Шарлотта мучилась угрызениями совести, что чрезвычайно смущало несчастного д'Артаньяна. Он постепенно приходил к выводу, что жена его не совсем нормальна. Он и сам порою чувствовал себя немного сумасшедшим, потому что, несмотря ни на что, Шарлотта очень ему нравилась. Он никак не мог понять, почему нужно так уж каяться и выпрашивать у бога прощения за счастье, которое казалось ему совершенно естественным. Если бы не эта неприятная склонность жены, им с Шарлоттой могло бы быть так хорошо вместе! Не утихала и тайная война, которая началась между ними из-за портрета королевы…

Д'Артаньян, будучи от природы оптимистом, не терял надежды, запасшись терпением, со временем урезонить и приручить свою чересчур совестливую супругу. Может быть, с этой целью достаточно будет найти для нее подходящего духовника? Капитан решил, что лучше всего, как только подвернется подходящий случай, замолвить об этом словечко одной даме из своих подружек…

К несчастью, не только эти обстоятельства омрачали счастливую супружескую жизнь четы д'Артаньянов. И портрет королевы был не единственным объектом ревности Шарлотты. На самом деле она ревновала мужа ко всем женщинам, какие только попадались ей на глаза, и не только не скрывала этого, но демонстрировала слишком явно!

«Ревность! Что за бедствие!..» – нередко с горечью думал д'Артаньян, возвращаясь домой. Как можно утверждать, что любишь кого-то, если постоянно отравляешь ему жизнь своей ревностью?

Действительно, с течением времени ревность Шарлотты принимала все более угрожающие размеры. Она не могла вынести дружеской улыбки мужа, адресованной другой женщине. Да что там улыбки! Она не могла вынести простой любезности с его стороны, если женщина была красива. А в ту эпоху, когда любезность считалась одним из главных достоинств мужчины, лишить его возможности проявлять галантность было хуже, чем нанести ему серьезное увечье. Несчастному пришлось научиться не различать хорошенького личика, когда его жена оказывалась поблизости. В таких случаях он внезапно становился близоруким. Д'Артаньян прятался за эту близорукость, как люди прячутся под зонтиком от проливного дождя или палящего солнца.

Шарлотта не дремала. Она старалась избежать неминуемых неприятностей, принимая своеобразные меры предосторожности. Отныне она приглашала к себе на приемы только записных уродин или же старушек, потерявших в силу возраста даже остатки былой красоты и потому не представлявших для нее опасности. Для мушкетера, который всегда воспринимал женщин как одно из самых приятных удовольствий, какие только может подарить земное существование, посещение гостиной жены стало теперь чем-то вроде подвига. Блестящий капитан мушкетеров, мужественно встречавший врага лицом к лицу, заходил туда так, будто бросался в ледяную воду: набрав в грудь побольше воздуха и задержав дыхание. Еще бы! Шарлотте удалось создать у себя в гостиной нечто вроде комнаты ужасов!

В особняке на набережной Гренуйер стало совсем невесело! Тем не менее д'Артаньян подумал, что спасен, когда Шарлотта объявила ему о своей беременности. Новость сделала его по-настоящему счастливым. А какой мужчина не обрадуется, узнав, что скоро у него будет сын? Но его радость довольно быстро угасла. Жена сообщила ему, что отныне предпочитает находиться в своей спальне одна. Вплоть до рождения ребенка вход ему туда будет строго-настрого запрещен. Значит, теперь не станет и этих ночных визитов, которые, несмотря на потоки слез, следовавшие за ними, были все-таки очень приятны? Но госпожа д'Артаньян решила, что ее собственное здоровье и здоровье будущего ребенка требуют этой «маленькой жертвы».

– Ничего себе «маленькая жертва»! Для вас – может быть, но меня-то вы подвергаете тяжелейшему испытанию! – пожаловался он.

– Испытания закаляют характер мужчины, и они угодны богу! Вы выйдете из них обновленным, друг мой! – получил он истинно христианский ответ.

Д'Артаньян вполне справедливо считал, что его характер и так достаточно закален. А что касается бога, то, несмотря на всю свою глубокую преданность вере, он начинал полагать, что господь занимает с некоторых пор слишком большое место в его доме.

Судьбе было угодно, чтобы на следующий же день после этой сцены д'Артаньян встретил у королевы необычайно привлекательную женщину – блондинку опьяняющей красоты, да к тому же еще и пребывающую в отчаянии. Женщину звали Мари де Виртевиль, и она явилась к Анне Австрийской просить помилования для своего мужа, которого совсем недавно упрятали в Бастилию. В прихожей Ее Величества чрезвычайно взволнованной красавице стало дурно. Капитан мушкетеров бросился ей на помощь и, подхватив несчастную, чтобы та не упала прямо на каменные плиты пола, успел заметить, до чего белоснежна ее кожа и как хороши – просто прекраснее всего на свете! – ее пухлые губки. Красавица не осталась в долгу. Едва открыв глаза, она увидела над собой смуглое встревоженное лицо д'Артаньяна, и оно произвело на нее столь сильное впечатление, что мадам де Виртевиль невольно улыбнулась.

Улыбка стоила всего остального. Когда мадам де Виртевиль окончательно пришла в себя, легко воспламеняющееся и обделенное нежностью сердце капитана мушкетеров оказалось в полном смятении. Так началась… большая дружба. И слухи об этой большой дружбе довольно скоро дошли до госпожи д'Артаньян, у которой ушки всегда была на макушке.

Никаких доказательств измены мужа у нее, разумеется, не было. Сначала она ограничивалась только желчными, неожиданными и достаточно туманными намеками. Но когда супруг попросил ее позаботиться о том, чтобы приготовили экипаж, в котором ему следовало отправиться в Байонну на свадьбу молодого короля, Шарлотту наконец прорвало.

– Я уверена, что эта мадам де Виртевиль едет туда с вами! – кричала она. – Бесполезно отрицать, Шарль, повторяю вам, я в этом совершенно уверена! А пока вы будете любезничать с ней на празднествах, которые там устроят, мне тут придется в полном одиночестве произвести на свет вашего ребенка! Вам должно быть стыдно!..

Шарлотта с ее изуродованной беременностью фигурой выглядела довольно плачевно. Она не переставала лить слезы, подобно Магдалине, и абсолютно не понимала, к каким печальным последствиям могут привести эти ее бесконечные рыдания. Распухшая, с раздутым покрасневшим лицом, она представляла собою теперь женщину, которая одновременно вызывала отвращение и чувство вины. Прямо скажем, сочетание очень неприятное. Д'Артаньян сдержал тяжелый вздох и попробовал победить жену нежностью.