Слеза Шамаханской царицы - Вера Колочкова Страница 26

Лиза вдруг поежилась, и отчего-то захотелось автоматически пересесть, отодвинуться подальше от этой женщины, как отодвигаются от опасного простудного сквозняка. Где-то там, внутри, рождалось ненужное и не к месту недоумение: чего ж она, эта «Исидоровна», так о дочери-то?.. Ишь, разошлась с оценками, прямо как заправский психоаналитик! Разве может любящая мать так свое дитя по косточкам разложить? Ну, если допустить даже, что все, что она говорит, правда... Может, психоаналитику эта ледяная правда и впрямь нужна для поправки чужой психики, а родной матери-то зачем? Она ж мать, она просто любить должна, а не холодно анализировать...

А впрочем, это не ее дело, она в этот дом за другой надобностью заявилась. И, похоже, зря заявилась, зря этот разговор затеяла. Видно, «Исидоровна» тоже ее настроение почувствовала, проговорила вдруг мягко, почти душевно:

– Так что не переживайте, Елизавета Васильевна, за своего драгоценного мужа! Думаю, он Эльзе быстро надоест. Но я все равно с ней обязательно поговорю...

– Нет! Прошу вас, не надо с ней ни о чем говорить! И вообще... Не говорите ей, что я здесь была... Пожалуйста.

– Почему? – пожала плечами «Исидоровна», потянувшись за очередной сигаретой.

– Я... Я не знаю. Просто не говорите, и все.

– Хм... Ну что ж, как хотите... А зачем тогда приходили?

– Да так... На эмоциях, наверное.

– Странная вы, однако...

– Я пойду, извините.

– Ну что ж... Пойдемте, я вас провожу...

В прихожей заторопилась, путаясь в рукавах шубы. Маргарита Исидоровна стояла, скрестив руки на груди, улыбалась непонятно – то ли с досадой, то ли с холодной жалостью. Неловко попрощавшись, выскочила за дверь, будто на свободу вырвалась. Подальше от этой холодной улыбки...

На улице шел снег – основательный, несуетливый, мохнатый. Толстые хлопья летели к земле по-хозяйски вальяжно, цеплялись за волосы, за ресницы, лезли за шиворот. Постоишь так минуту – и в белое изваяние превратишься. Но все равно – так хорошо, так чудесно-красиво... И жить хочется. Несмотря ни на что, даже на Исидоровну.

Тигран сидел в машине, ритмично подергивал головой в такт льющейся из динамиков сладкой восточной мелодии. Увидев ее, резко убрал звук, потянулся, распахнул дверцу.

– Ну что, поговорила?

– Да. Поговорила... – плюхнулась на сиденье, отряхиваясь. – Только не с Эльзой, а с ее мамой.

– Ну что ж, и то хлеб... Может, оно даже и лучше... Пусть знает, что ее дочка вытворяет, съездит ей по ушам пару раз! Хотя что я говорю – у вас менталитет совсем другой... Вот если бы в моей семье...

– Поехали, Тигран! По дороге поговорим! Что-то мне не хочется здесь, около дома...

– Ладно, поехали. Черт, какой снег пошел... Сейчас наверняка еще и в пробку попадем, так что время для разговора будет.

Выехали со двора, миновали тихий переулок, и точно – с трудом вписались в поток машин, медленно ползущих по проспекту, утопающему в снежной разнузданности.

– Ты знаешь, а мне ее жалко, Тигран...

– Кого, мамашу?

– Да нет, Эльзу! Представляешь, эта мамаша так сейчас дочку свою на кресте распяла, что у меня мороз по коже пошел!

– Ну, так и правильно! Да за такие дела...

– Нет, я не о том... То есть вообще не про дела... Понимаешь, она сейчас мне, чужому, в сущности, человеку, вдруг принялась рисовать психологический портрет своей дочери, абсолютно холодный в своей объективности... Прямо вивисектор и инквизитор в одном флаконе, а не родная мать! Такое чувство, что она совсем, совсем ее не любит!

– Да ну... Это тебе, наверное, со страху показалось.

– Нет, нет! Какое там со страху! Такая, знаешь, холодная оценка, совсем не материнская... Даже как-то жутковато стало.

– Так любая оценка всегда бывает объективной, иначе это уже не оценка, а эмоция. А ты что, сама разве своих детей никогда не оцениваешь?

– Да оцениваю, конечно... Но по-другому как-то. Через сердце оцениваю, через любовь, через материнские страхи... К Максиму, например, все время приглядываюсь и оцениваю, потому что у него родной отец алкоголиком был... И Ленку оцениваю с той мыслью, что зажатая она, нервная, и как бы мне умудриться эту зажатость разжать... А Сонечка – та вообще по природе упертая! Если уж задумает что, будет стоять на своем до конца. Конечно, оцениваю, Тигран, и анализ провожу, а как же иначе? Только это анализ особого рода, знаешь... Он материнский, с посылом любви в добрый синтез...

– А у нее, выходит, без посыла, да?

– Да, именно так. Совсем без посыла. Она будто хвасталась передо мною способностью к психоанализу, так холодно все раскроила! Не представляю, как Эльза в этом холоде живет... Бедная девочка... Ходит по свету и ворует чужую любовь в качестве компенсации, но ведь ворованной любовью не насытишься...

– Ну-у-у... Развела тут, понимаешь, еще один сопливый психоанализ! Ты что?! Нашла, кого жалеть! У тебя мужика из-под носа уводят, а ты жалеешь! Нельзя быть такой размазней, Лизок!

– Я не размазня, Тигран. И вообще – почему ты меня сегодня весь день обзываешь? Сам бы туда сходил, побеседовал с этой Исидоровной...

– С кем?

– Да мать Эльзину так зовут – Маргарита Исидоровна.

– Ну, понятно... Уже по имени можно судить, что за женщина. Какая мать, такая и дочь.

– А вот тут ты не прав, совсем не прав! Эльза совсем на нее не похожа! Нет, мне ее и впрямь жалко... Бедная, бедная девочка! Просто ничего с собой поделать не могу – так жалко...

– Ой, прекрати, Лизок! – сердито поморщился Тигран, скривил лицо, как от зубной боли. – Прекрати, я больше не могу этого слышать... Прости, но жалость в твоем положении звучит нелепостью, даже кощунством, если хочешь!

– Почему? По-моему, жалость – она и есть жалость...

– Ага... Пожалела козочка волка – копытца неловко есть, в горле застревают...

– Это Эльза, что ли, волк? А я – козочка?

– А как ты хотела? В твоей ситуации именно так: она – волк, а ты – козочка. И вообще, я не понимаю... Кто она тебе, эта Эльза? Подруга, сестра, племянница? Или, может, вы вместе детей крестили? Да никто она тебе, вообще никто! Она, если хочешь, тебе на этот момент заклятый враг, вот кто! Микроб, способный разрушить семью! И хорошую семью, между прочим!

– Да, да, я все понимаю, Тиграш... Конечно же, ты прав. Извини, больше не буду.

– Да ладно, чего уж... Соображать надо немного... Возишься тут с вами, а вы, как два придурка – что один, что другой...

– Ну не сердись, пожалуйста! Ты не думай, что я какая-нибудь там дурочка неблагодарная... Я очень твою заботу ценю! И вообще – ты настоящий друг... Друг нашей семьи...

– Ладно, не распинайся в благодарностях. Когда все уладится, тогда и благодарить будешь. Да и не за что, собственно. Для меня семья – дело святое.