Гарем - Патриция Грассо Страница 25

Лалк-халид вернулся в полдень и с удовлетворением отметил, что в его жилище восстановлен прежний порядок, на ковре не осталось пятен. Его взбалмошная пленница поработала на славу.

Сама Эстер, свернувшись, как котенок, сладко спала на софе. Очевидно, непривычный для нее, тяжкий труд забрал слишком много сил.

Халид долго рассматривал женственное и очень соблазнительное тело своей рабыни. Все, чем она обладала — вместе и по отдельности, — возбуждало плотское желание. «В мою коллекцию попал великолепнейший изумруд», — подумал Халид и вспомнил, что по поверьям изумруд означает постоянство. Если эта красавица отдаст свое сердце мужчине, то без остатка и навсегда.

Что бы она ни делала, что бы ни говорила, все в ней воспламеняло Халида. Двух дней и двух ночей не прошло, а Халид уже ощущал себя живым в ее присутствии и мертвым без нее. Удивительно, как любовь способна заполнить животворной влагой мужское сердце, дотоле иссушенное, как пустыня.

Халид тряхнул головой, отгоняя прочь столь расслабляющее его волю мысли. «О аллах, убереги меня от искушений! Ведь ты всемогущий, послал мне пленницу не для услады плоти, а как орудие мести. А после свершения правого дела орудие это исчезнет, дабы не осквернять рук магометанина».

Жалость проникла в сердце Халида. И еще он сетовал на судьбу. Если б Эстер не была ниспослана аллахом как орудие мести, а была бы просто женщиной, он держал бы ее при себе до скончания дней своих. Если б можно было скрыть ее от всевидящего аллаха, превратить в обыкновенную наложницу, но бесполезно обманывать судьбу.

Эстер — единственная трещина в непробиваемом панцире Форжера, но ей незачем знать об этом. Если она проведает, какая ей уготована роль, то она наверняка лишит себя жизни. Поэтому уста Халида должны быть запечатаны. Кровь брата и сестры взывает к отмщению.

Халид растолкал Эстер.

— Просыпайся, рабыня!

Эстер посмотрела на него невидящими глазами, повернулась на другой бок и накрылась с головой покрывалом.

Халид сдернул покрывало и повысил голос:

— Просыпайся!

Эстер оторвала голову от подушки, села и с укоризной взглянула на мужчину, посмевшего нарушить ее сон.

— Рабы не ложатся спать по своей воле. Они должны бодрствовать и быть наготове ублажить господина по малейшему знаку, а засыпать лишь по его повелению.

Халид предвидел, какую реакцию вызовут его слова у Эстер, но он должен был произнести эту тираду.

— По знаку и повелению? — со скрытой насмешкой переспросила Эстер, вскочив с постели и вытянувшись перед ним в струнку.

Халид поморщился. Новая вспышка неповиновения с ее стороны раздражала его.

— Десять тысяч извинений, мой бог и господин! — ехидствовала Эстер. — Ты видишь пред собой послушнейшую из рабынь.

— Раз так, ты прощена.

Чтобы скрыть вскипевший в нем гнев, Халид подошел к ее сундуку и занялся осмотром его содержимого. Небрежно переворошив сложенные там наряды, он выбрал шелковую светло-зеленую тунику и бросил ее на кровать.

— Ты должна вымыться и переодеться. И ты и наряды твои пахнут дурно. — Халид демонстративно поморщился.

— Кому какое дело, как я пахну и в какое рубище одета? Заставь меня еще больше трудиться, и я провоняю потом весь твой шатер. Граф де Белью купит мне новый гардероб, а тебе достанутся эти грязные тряпки.

Если Эстер надеялась, что таким оскорблением поразит турка в самое сердце, то она просчиталась.

Принц Халид-бек лишь слегка повел бровями.

— Ты уже никогда не встретишься с графом и не представишь ему счет за причиненные тебе убытки. И не задавай вопросов. То, что решил господин, — для рабыни высший закон.

Некоторое время они хранили молчание, глядя в упор друг на друга.

— Ну? — Эстер, к сожалению своему, первая не вынесла этой игры в «гляделки». Ее тонкие брови сошлись на переносице.

— Что «ну»? — Халид догадывался, о чем она просит, но решил продолжать игру.

— Могу ли я переодеться без посторонних глаз?

— Хозяин для рабыни не посторонний.

Спорить с этим чудовищем было бесполезно. Эстер, посчитав, что если ее глаза не будут обращены в сторону мужчины, то этим приличия будут соблюдены, отвернулась и скинула с себя пропотевшую одежду.

Созерцание обнаженной девичьей фигуры возбудило в турке желание. Напряжение, возникшее в паху, подтверждало, что момент вступления в райское блаженство близок.

Но соблазнительное видение исчезло, когда Эстер накинула зеленое платье, но сменилось зрелищем не менее пленительным.

Она, уже одетая, повернулась к нему лицом. Покров из тонкой ткани еще больше разжигал в нем вожделение, и голубые глаза Халида засверкали так же ярко, как море в солнечном полуденном свете — то самое ласковое Мраморное море, что простиралось за пределами сумрачного шатра.

Эстер догадывалась, что пробудила в душе турка чувства, о которых сама она не имела представления. Лишь инстинкт, унаследованный любой девицей от общей прародительницы Евы, мог подсказать ей правильную линию поведения.

Халид поднес руку к ее щеке, желая потрогать бархатистую кожу. В его движении не было никакой угрозы, но она опасалась его, может быть, в силу неопытности, и поэтому отпрянула, как норовистая кобылица, и едва не пустила в ход кулачки.

Халид отступил. Он понял, что если сейчас дотронется до нее, то уже не остановится и любой ценой сломит ее сопротивление.

Он отвернулся и крикнул, излишне напрягая голос:

— Абдулла!

Незачем было звать Абдуллу так громко. Верный слуга находился поблизости, отделенный лишь ковровым пологом от спальни господина.

— Абдулла, проводи рабыню к очагу и пусть она приготовит ужин.

Абдулла вытаращил глаза, а Эстер возразила:

— Я не умею готовить.

— Научишься. И пусть она готовит собственноручно, без посторонней помощи. Ты понял меня, Абдулла?

— Я испорчу продукты или перепорчу их так, что язык твой сгорит! — пообещала Эстер. — Дай мне кого-нибудь в помощь.