Пленница гарема - Джанет Уолч Страница 25

Я слушал, старался утешить ее, но мало чем мог помочь. Она побывала в постели султана Абдул-Хамида, и, естественно, ни один другой султан не позарится на нее. Не понимаю, почему Селим просил ее остаться во дворце, разве что только ее французское происхождение заинтриговало его. Тем не менее, если девушку приглашают в покои к султану и дело не доходит до постели, то считается, что ее отвергли и вышвырнули, как ни на что не годное существо.

— Боже милостивый, что во мне не так? Что я натворила? — спрашивала она меня снова и снова. — Неужели я столь безобразна? — говорила она, разглядывая себя в зеркале. Удрученная собственной неудачей, она в отчаянии заламывала руки. Даже Пересту не смогла успокоить ее.

— Он пригласит тебя еще раз, я в этом не сомневаюсь, — сказала Пересту, пытаясь утешить ее, но Накшидиль покачала головой и перешла в комнату отдыха, где столкнулась с Айшой.

— Прими мои поздравления, Накшидиль. Я слышала, султан пригласил тебя в свои покои. Можно мне присесть к тебе? — спросила рыжеволосая, видя, что девушка протянула руку за хной.

Истосковавшись по ласковому слову, Накшидиль жестом пригласила ее сесть.

— Может быть, Айша знает, что делать, — прошептала мне Накшидиль. — Она всегда умела пленить сердце султана.

Когда банщица начала втирать смесь хны, Айша заговорила, жестикулируя руками и случайно задевая локтем руку рабыни. Я застыл от ужаса, когда старая женщина уронила сосуд и хна разлилась, покрыв руки Накшидиль красновато-коричневым слоем.

— Ты не можешь быть более внимательной? — Айша отругала старую рабыню. Та рассыпалась в извинениях, однако на то, чтобы смыть краску, ушел не один день.

— Богини судьбы не на моей стороне, — сообщила мне Накшидиль.

— Вы сами должны творить свою судьбу, — ответил я. — У меня есть предложение. Почему бы не сходить в детскую комнату? Смех детей поможет вам забыть свое горе.

* * *

На следующей неделе Селим снова пригласил ее к себе. И снова султан задавал ей множество вопросов, и опять я со своего тайного наблюдательного пункта слышал, как она описывает жизнь во Франции. Когда Накшидиль завершила рассказ, султан заметил, что она многому научилась в столь юном возрасте.

— Монахини были строги и заставляли нас усердно учиться, — ответила она.

— И почему ты ушла из монастыря? — полюбопытствовал султан. — Ты возвращалась домой, чтобы выйти замуж?

— О, мой повелитель, — ответила она, — это правда, моя семья решила выдать меня замуж после завершения учебы.

— И кто должен был стать твоим мужем?

— Франсуа, сын самого богатого владельца плантаций на Мартинике. Но он был не только богат, но и красив, — мечтательно сказала Накшидиль. — Франсуа высок, строен, у него ясные голубые глаза и благородный нос. Мое будущее казалось столь определенным, открытым, как карты, разложенные на столе гадалки: монастырь, брак, семья, благополучная, лишенная бурных событий жизнь. Но я была вынуждена прервать обучение в монастыре.

— Почему так случилось?

— Гром недовольства низшего сословия в Париже покатился на запад. На улицах Нанта ничего особенного не происходило, однако петиционеры стали распространять листовки, где откровенно излагали свои жалобы. За короткое время почти с десяток памфлетов каждый день обрушивалось на людей.

— Что говорилось в них?

— Мятежники требовали места в парламенте.

— Как им в голову могли прийти такие мысли?

— К этому их подтолкнула Война за независимость в Америке. Кто-то сказал, что город «запылал желанием свободы». Но пламя поднялось слишком высоко. Моя семья почувствовала, что во Франции стало опасно, и пожелала, чтобы я вернулась на безопасную Мартинику.

— Моя дорогая, — сказал султан, — должен признаться, я получил донесения, в которых говорится, что в Париже царит хаос. Трудно судить о бунтах, имеющих место во Франции. Люди хотят не только справедливого представительства в парламенте. Они выступают против религии, против аристократии, против казначейства.

Султан устал и пригласил евнуха. И снова Накшидиль выпроводили из его покоев.

Сердито глядя, она спросила чернокожего раба, который шел впереди нее:

— Разве я не женщина? Что я должна сделать, чтобы он увидел во мне любовницу?

Но этот евнух был немым и лишь безмолвно смотрел перед собой.

На этот раз она ушла к себе в комнату. Проходили дни, и Накшидиль изнемогала, пребывая в мрачном настроении. Надежды стать наложницей у нее явно поубавились. Она спрашивала меня, неужели ей суждено стать еще одной высохшей рабыней, которая сможет вести беседу лишь со своей памятью.

— Конечно, ничего подобного не случится, — ответил я. Но должен признаться, ее будущее казалось мрачным и непредсказуемым.

— Иногда, — задумчиво говорила Накшидиль, — я вижу, как карие глаза и пухлые губы султана мелькают передо мной, и тогда кажется, что меня дразнит сам дьявол.

Если у Накшидиль появлялось настроение, она бралась за вышивание, затем с отвращением бросала эту работу. Я предложил ей поиграть на скрипке, но ее пальцы брали лишь фальшивые ноты. По настоянию Гульбахар она пыталась отвлечь себя кулинарией, но какой смысл заниматься этим, говорила она, если султан так и не отведает ее стряпню?

Когда я встретил ее снова, уже прошло две недели, она выглядела угрюмой и печальной. Она говорила, что предприняла все возможное, чтобы угодить султану, но он не проявил к этому никакого интереса.

— Я презираю его, — сердито прошептала она. — Он поставил меня в глупое положение. Я вспоминаю его и сквозь слезы вижу его карие глаза, чувственные губы, улыбающиеся мне.

Настроение ей поднимали лишь посещения детской комнаты. Однажды днем она попросила меня навестить детей вместе с ней: двоих принцев, Махмуда и Мустафу, двух юных принцесс, Хадисе и Бейхан, сестер Селима, их единокровных сестер, девушек, родившихся за пределами дворца и привезенных сюда, чтобы у остальных было с кем играть. Там находилось несколько женщин, включая Айшу; та проводила время вместе со своим сыном Мустафой. Я заметил, что Айша тоже, видно, души не чает в принцессе Бейхан, мать которой выдали замуж за провинциального губернатора. Накшидиль с радостью играла с принцем Махмудом, чью покойную мать тоже звали Накшидиль. Пятилетний мальчик помнил, как ехал вместе с нами в имперской карете и из всех женщин привязался именно к ней.

— Надиль, — звал он, затрудняясь произнести ее полное имя, — Надиль, иди поиграй со мной.

Он бросал ей резиновый мячик и смеялся, когда она пыталась поймать его, а тот отскакивал в сторону.

— Надиль, научи меня этому, — просил он, морща свой вздернутый носик, похожий на нос Накшидиль, и смотрел на нее большими карими глазами. Улыбаясь, он принес ей шашки, и она показывала ему, как на доске следует передвигать деревянные фишки. А когда его шашка прошла в дамки, он радостно вскрикнул: