Чудо в аббатстве - Виктория Холт Страница 25

— Я имела в виду нас троих.

— Те дни давно прошли, — сказал Бруно. Я хотела вернуть те часы, когда нас было трое и я была частью этого трио. Я продолжала:

— Я никогда не забуду того дня, когда мы были в Аббатстве… все трое, и ты показал нам Мадонну в драгоценностях.

Щеки Бруно слегка порозовели. Кейт была необычно молчалива. Я догадалась, что они, как и я, думали о том моменте, когда открывалась большая железная дверь, ее скрип был такой громкий, что мог разбудить мертвого. Я вспомнила запах сырости, исходящий, казалось, от больших каменных плит, покрывающих пол, почувствовала тишину. Я сказала:

— Я часто думала, что случилось с Мадонной. Эти люди, наверно, забрали ее и все драгоценности отдали королю.

— Они не взяли ее, — ответил Бруно. — Произошло чудо.

Мы обе повернулись к нему, я поняла, что он впервые говорит о Мадонне, даже с Кейт.

— Что произошло? — спросила Кейт.

— Когда они вошли в священную часовню, Мадонны там не было.

— Где же она была? — настаивала Кейт.

— Никто не знал. Она исчезла. Было сказано, что она вернулась на небеса, чтобы не достаться грабителям.

— Я не верю этому, — сказала Кейт. — Кто-то спрятал ее заранее.

— Случилось чудо, — ответил Бруно.

— Чудеса! — воскликнула Кейт. — Я не верю в чудеса.

Бруно встал, лицо его покраснело, стало сердитым. Кейт поймала его руку, но он вырвался и побежал из сада. Кейт бросилась за ним.

— Бруно! — повелительно позвала она. — Вернись! А я осталась сидеть, понимая, что никогда не буду так близка ему, как Кейт, и почувствовала себя одинокой из-за этого.

И тут в сад пришел Саймон Кейсман. Я подумала, что он ищет матушку, и сказала ему, что она, наверно, в теплице с травами.

— Но я пришел к тебе, госпожа Дамаск, — ответил он и сел рядом. Он так пристально смотрел на меня, что я смутилась под этим взглядом, особенно после встречи с Бруно и Кейт, которая расстроила меня. Он продолжал:

— А ты становишься красавицей.

— Я не верю этому.

— И скромной к тому же.

— Нет, не скромной, — возразила я. — Если бы я думала, что я красавица, то, не колеблясь, признала бы это, ибо красота — не та вещь, которую можно ставить себе в заслугу, она от Бога.

— И умная, — добавил он. — Признаюсь, что немного теряюсь в твоем присутствии. Твой отец постоянно говорит о твоей эрудиции.

— Ты должен относиться к этому как к проявлению родительской гордости. Для отца его гуси — лебеди.

— В этом случае я полностью согласен с твоим отцом.

— Тогда я только могу сказать, что ты потерял свою способность здраво мыслить. Я боюсь за твои обязанности в суде.

— Что за радость говорить с тобой, госпожа Дамаск!

— Ты легко соглашаешься, господин Кейсман.

— С твоего разрешения я хотел бы задать один вопрос.

— Разрешаю.

— Ты уже не ребенок. Приходила ли тебе в голову мысль, что когда-нибудь ты выйдешь замуж?

— Я думаю, вполне естественно для молодых женщин думать о браке.

— Тот, кому ты отдашь свою руку, будет вдвойне вознагражден. Красивая и умная жена. Чего еще может желать мужчина? Он будет самым удачливым из всех людей.

— Я не сомневаюсь, что любой, кто попросит моей руки, подумает и о моем наследстве.

— Моя дорогая госпожа Дамаск, он будет слишком ослеплен твоими прелестями, чтобы думать о таких вещах.

— Или так ослеплен моим наследством, что может заблуждаться по поводу моей красоты и знаний, не правда ли?

— Это будет зависеть от мужчины. Если это так, то он заслуживает быть…

— Ну? Повешенным, утопленным, четвертованным?

— Хуже. Отвергнутым.

— Я и не подозревала, что у тебя такой талант к изысканным речам.

— Если и так, то ты являешься вдохновительницей.

— Интересно, почему?

— Ты не знаешь? Такая умная, могла бы догадаться о моих намерениях.

— В отношении меня?

— И больше никого.

— Господин Кейсман, так значит, это предложение?

— Да. Я был бы счастливейшим из мужчин, если бы мог пойти к твоему отцу и сказать ему, что ты согласна стать моей женой.

— Боюсь, я не могу доставить тебе такого удовольствия.

Я поднялась. Сердце мое отчаянно билось, потому что я испугалась. Я не знала, почему у меня вдруг возникло желание, убежать. Я была здесь, в мирном розарии моей матушки с человеком, который был членом нашей семьи, другом моего отца. Отец был о нем высокого мнения, и все же я внезапно ощутила отвращение.

Саймон Кейсман тоже поднялся и встал возле меня. Он не был высокого роста, дюйма на два повыше меня, его лицо было наравне с моим. Взгляд его золотисто-карих глаз был теплым, но настороженным. Волосы рыжеватые. Линии его рта, расположенного так близко передо мной, показались мне маской лисы. В тот же момент я поняла, что я боюсь его.

Я повернулась, чтобы уйти, но он поймал меня за руку и крепко сжал ее, спрашивая:

— О чем ты подумала, госпожа Дамаск? Выйти замуж за кого-то другого?

Против моей воли краска бросилась мне в лицо. Я ответила ему:

— Я вообще еще не думала о браке.

— Может быть, ты думаешь поступить в монастырь? — Губы его слегка скривились. — Это было бы неумно… в это время, когда многие женские монастыри постигла участь мужских.

Я выдернула руку и холодно возразила:

— Я еще не достигла того возраста, когда думают о браке.

Он слегка провел рукой по моему платью.

— О, госпожа Дамаск, ты уже стала женщиной. И ты не должна надолго откладывать наслаждение женской зрелостью, уверяю тебя. Умоляю, не отвергай меня сразу. Поистине, я верю, что твой отец не будет возражать против нашего союза. Я знаю, что он хочет видеть тебя под защитой того, кому доверяет. Мы живем в тревожное время.

— Я сама сделаю выбор, — сказала я и вышла из сада.

Я была потрясена. Мне еще не было семнадцати, а я уже получила два предложения, в то время как красавица Кейт, бывшая на два года старше меня, еще ни одного. А может, ей уже сделали предложение? Но кто?

Странно было, что у меня появились подобные мысли о Кейт, потому что спустя неделю или около того после сцены в розовом саду в нашем доме появился лорд Ремус.

Мы знали, что он собирается к нам, поскольку отец удачно решил какое-то дело для него. Он был очень богатым, могущественным и знатным, и матушка решила устроить целый праздник в его честь.