С четверга на среду - Валерий Рыжков Страница 25

– Доктор, нам нужна ваша скорая помощь. У нее опять срыв, опять тахикардия. Она опять целый день считает пульс, как дни своей жизни. Она тает, как снег на ладони.

Они, Алла и ее мать, Ирина Сергеевна, любезно встретили доктора в коридоре, опять в своих супрематических нарядах, теперь на Ирине Сергеевне была красная юбка, а дочь Алла была укутана в красную кофту. Театральное действие началось со второго акта, где доктор был в роли режиссера, которому нравились актеры с игрой, от которых рушатся стены.

Они прошли через смежную комнату, где в креслах сидели Николай Юрьевич и Василий Антонович, молодой супруг, с книгами в руках. Их представили доктору, они попытались встать, но их нетерпеливо снова усадили за чтение.

В другой комнате они остались втроем. С пониманием взглянули друг на друга, что ничего лишнего не выйдет из этой комнаты.

– Ма, приготовь, доктору, чай.

– Да. Да. Чай. Чай. Какой? Черный или зеленый. Поняла, крепкий чай.

Ирина Сергеевна плотно прикрыла дверь в комнату.

– Тут у нас случайно в квартире возник пожар. Я испугалась. Со мной случилась истерика. Я стала задыхаться. И в припадке страха я исповедовалась, как перед смертью. Они все были рядом около меня, спасали, а я плакала и кричала, и им рассказала, что встречаюсь с прежним молодым человеком. В тот момент я думала, что умираю, – она засмеялась, перевела дыхание, – потом, пожар потушили, а тайна раскрылась, но все близкие посчитали, что я говорила, это все в бреду, и у мамы когда-то такое было. У меня была беременность, маленькая, и от стресса случился выкидыш.

Тут в комнату вошла Ирина Сергеевна с подносом в руках, на котором стояла зеленая чашка с холодным чаем. Доктор на прощание сказал, получив гонорар за визит.

– Вам Алла Дмитриевна и Ирина Сергеевна можно принимать одинаковые лекарства только в разных дозировках. Вот эти маленькие таблетки обязательно за час перед сном.

Через полгода Алла Дмитриевна позвонила доктору, сказала, что все хорошо, что на лето запланирована поездка по святым местам. После позвонила Ирина Сергеевна, и выговорилась доктору, какие она перенесла переживания, что чуть не рухнул весь ее домострой в одночасье, буря пронеслась, и сейчас наступил штиль, что дочь живет в неведении, будто мать не знает о ее перипетиях жизни.

Они пообещали, каждый по своему, что при случае позвонят семейному доктору.

8

В понедельник Алла шла по Садовой улице, после этого повернула в Мучной переулок, и в большом окне увидела разных бабочек, где одни рождались, другие умирали, тем самым в своей беспрерывности, подтверждая существование вечного цикла жизни. Случайные посетители музея «Бабочек», не проявляя особых эмоций, смотрели на живой уголок, как на иллюстрированную страницу учебника по биологии.

Алла почувствовала, как глупо выглядеть красивой бабочкой, так и красивой девочкой. Жить без претензий по урочным часам. Она ходила на занятия музыки к пианисту, и теперь легко различала, когда чайник, вскипая, сипел, извлекая музыкальную ноту ре-бемоль. За китайским столиком, совершалась чайная церемония, с вдыханием аромата зеленного чайного листа. Пианист Федор, подражая Шопену, смотрел на свою музу Аллу, как на модель партитуры, где в хаосе зарождались ноты его какофонической симфонии.

Алла стремительно поднялась по узкой лестнице на пятый этаж, на котором жили музыканты, каждый играя на своем инструменте, иногда замолкая на час, когда их посещали музы. Дом напоминал музыкальную шкатулку, из которой неслись беспрерывно отрывки маленьких музыкальных неоконченных пьес.

Музыкант Федор встретил Аллу приятельски небрежно, закрыв крышкой клавиатуру пианино. Он повернулся в её сторону и предложил чай.

– Приходил доктор? – спросил он из любопытства.

– Да, приходил, я все рассказала, как на исповеди.

– Зачем, доктору, твои признания, он не священник, и что он сказал, какие дал рекомендации.

– Хорошенько, еще раз, подумать.

– Я убью доктора!

– За что, это во-первых, а во-вторых, в нашей стране, и так хороших врачей не хватает. И в-третьих, он тут ни при чем, я так решила, что наши отношения закончились. Для меня сейчас ничего не значат твои чувства. Пойми, что твоя девочка выросла. Я ни хочу повторять киношных сценариев.

– Я тебя люблю по своему, как поэт, ты нужна мне для вдохновения, а не для поцелуев, и поцелуи, если честно, для меня ничего не значат, как и для тебя. – Федор развел руками, как дирижер симфонического оркестра. – Да, я не приспособлен к семейной жизни, и радости семейного счастья не приемлю. Это счастливое старшее поколение, прожившая с менталитетом развитого социализма, продолжает навязывать нам свои ценности, так теперь другие времена, другая музыка, другое искусство, нужно жить по новому. – Он прилег на старый диван, потом резко встал, и продолжил обвинять ее во всех перипетиях его жизни. – Я теперь не смогу свободно сочинять, и ты будешь виновата перед всем человечеством, за то, что ты, Алла Дмитриевна, во мне погубила талант музыканта.

Он взял ее за руки, как колбу с инертным газом, без вкуса, запаха и цвета, ощущая, что и его, как мензурку, заполняет какая-то пустота вечности. От взаимодействия их рук и губ, не произошло ни какой химической реакции. Их любовь-химия испарилась в воздухе без следа, даже без облачка. Она показала всем своим видом, или может быть в действительности, так и случилось, что ее любовь к музыканту исчезла в хаосе.

Алла порывисто оделась, и молча, без слов выбежала из квартиры. Федор услышал, как захлопнулась дверь квартиры, и её убегающие шаги по лестнице. Он попытался окликнуть ее, но увидел входящего дворника в подъезд, вернулся в квартиру, закрыв дверь на ключ. Он подошел к пианино, и, складывая из музыкальных отрывков, заиграл Лунную сонату Бетховена, потом Ноктюрн фа диез мажор Шопена. Дальше заиграл саксофонист из квартиры четвертого этажа, эту мелодию подхватил скрипач из квартиры одиннадцать. Мимо по переулку проходили студенты художники с мольбертами.

9

Колонный зал бывшего Дворянского собрания, ныне аудитория академической Филармонии, был празднично освещен светом огромных люстр. В субботу дирижировал Маэстро в присутствии первых важных лиц. На лестнице, в буфете, в зале везде присутствовала суета. В воздухе разносились голоса, запахи тонких одеколонов, движение людей в холле сопровождались кивками, поклонами, со снобистским ощущением каждого присутствующего, что они все опять в одном месте.

В зале был мальчик лет восьми, второго класса гимназии, из актерской семьи, и мужчина, впитавший в себя все нюансы городского этикета, объясняя, что в зале нельзя разговаривать громко, что нужно отключить телефон, и что после третьего звонка в зал не входят, и об этом он сурово внушал мальчику.

В первом отделении прозвучала в исполнении симфонического оркестра – увертюра к опере. Потом вышла к оркестру солистка со скрипкой работы самого Страдивари.

Мужчина продолжал объяснять гимназисту, что на сцене первая скрипка, его поправила консерваторская дама, что эта солистка, а первая скрипка сидит в первом ряду. После окончания первого отделения, к ней подошла ее подруга, безапелляционно заявив, что, ее дочери, эта скрипачка, то есть солистка, нисколько не понравилась, к её критическому тону присоединилась также консерваторская дама в парике. Они сошлись на том, что солистка играла безупречно, но сухо, продолжая между разговором, весь антракт аппетитно разжевывать кусочки шоколада.