Одиночество Новы - Джессика Соренсен Страница 25

– Как жизнь? – спрашивает Тристан у того, что пониже, зевает и, обойдя диван, подходит к ним.

Они пожимают руки, стукаются кулаками, и тот, что повыше, бросает взгляд на сидящую на диване Нову. Все лицо у парня в каких-то болячках, зубы желтые, глаза так и впиваются в Нову, будто она не девчонка, а доза героина. У нее как раз бретелька сползает с плеча. Нова смущенно ерзает и прижимается ко мне.

Я поправляю ей бретельку, беру за руку, переплетя пальцы, встаю и поднимаю ее на ноги.

– Развлекайся тут, – говорю я Тристану и веду Нову за занавеску.

Тристан кидает на меня злющий взгляд, а Нова поспешно выходит за мной в коридор, крепко держась за мою руку. Он думает, я ее трахнуть хочу, а у меня этого и в мыслях нет, тем более когда она настолько не в себе. Она такая грустная и растерянная, не хватало еще мне ее добивать. Но это все хороший парень во мне говорит – прежний Куинтон еще пробивается, а когда мы доходим до моей комнаты, я уже в панике: не знаю, сбежать куда-нибудь, бросив ее тут одну, или повалить на кровать и сорвать с нее одежду.

Нова сразу же осваивается: подходит к док-станции и берет мой iPod. Закусив губу, пролистывает список песен, покачивая головой, – выбирает.

– У тебя хороший вкус, – замечает она, поглядывая на меня из-под ресниц.

Я приглаживаю рукой волосы, торчу в дверях, держась за ручку, чтобы в случае чего смыться.

– Да, пожалуй.

Она щелкает пальцем по экрану, и через пару секунд звучит музыка. Нова присаживается на краешек моей кровати, подворачивает одну ногу под зад, а потом поднимает на меня глаза:

– Куинтон, зачем ты сюда приехал?

У меня сразу все мускулы узлами затягиваются.

– Вот об этом я совсем не хочу говорить.

– Ладно, – просто отвечает она и начинает разглядывать рисунки на стене. Останавливается у портрета Лекси, смотрит на него долго-долго, и глаза у нее наполняются слезами.

– У меня был раньше парень, он рисовал совсем как ты. – Нова склоняет голову набок, слезинка срывается с ресниц и течет по щеке. – Но теперь он больше не рисует, он умер. – Она моргает изо всех сил, отрывает глаза от рисунков и беспомощно смотрит на меня, словно хочет, чтобы я что-то сказал, остановил ее.

Тристан мне рассказывал, что у нее умер парень, но не говорил как. Смерть – для нас обоих слишком болезненная тема, и мы стараемся ее избегать, хотя от нее все равно никуда не деться. Она всегда рядом, стоит невидимой стеной между нами.

– Нова, нам необязательно разговаривать. – Я наконец решаюсь сделать шаг от двери. – Можно просто лечь спать или еще что-нибудь.

Она оглядывается на кровать, и щеки у нее краснеют.

– Спать – в смысле сексом заняться?

Давящая атмосфера слегка разряжается, я провожу рукой по лицу, стараясь не смеяться.

– Нет, в смысле лечь, закрыть глаза и уснуть.

– Но я не хочу спать.

– Точно?

– Да. – Словно в опровержение своих слов, Нова зевает и потягивается. – Ну, может, на минутку прилечь не помешает.

Я киваю, и она тут же падает на кровать. Ее каштановые волосы рассыпаются по подушке, глаза какие-то потерянные, как будто она уплывает куда-то. Пальцы у меня так и тянутся к карандашу и бумаге на комоде – хочется запечатлеть это совершенное лицо, глаза, тело, но я дал слово и должен его сдержать. Рисовать ее сейчас – это означало бы перейти границу близости.

Нова разрушает настроение момента – поворачивается на бок, лицом к стенке, спиной ко мне. Платье еле-еле прикрывает ей задницу, а одна бретелька опять сползла. Другой бы сейчас наверняка не упустил случай, но я, хоть и привык спать с кем попало, пользоваться такими обстоятельствами не могу. Как ни далеко я ушел по темной дорожке, а прежний Куинтон еще способен меня остановить.

Я ложусь на кровать рядом с ней, стараясь ее не касаться, положив одну руку под голову, а другую вытянув вдоль тела, и отодвигаюсь на самый край.

Нова поворачивается ко мне и смотрит на меня так долго, что это начинает сводить меня с ума.

– Ты ее любил? – наконец спрашивает она.

– Кого?

– Ту девушку на стене.

Сердце у меня колотится так, что легкие едва не лопаются.

– Да. Но я не хочу о ней говорить.

Нова озадаченно смотрит на меня и задумывается.

– Да, я тоже не хочу. – Она прерывисто вздыхает и качает головой. – А какой твой любимый цвет?

Я выгибаю бровь. Мне непонятен такой внезапный переход.

– А?

– Какой твой любимый цвет? – повторяет Нова без всяких объяснений.

Я смотрю на нее, пытаюсь по глазам догадаться, почему она об этом спрашивает. Но я совсем не знаю ее и не могу понять, что у нее на уме.

– Не знаю… черный оникс.

– Сразу видно художника. – Уголки ее губ изгибаются кверху. – Другой бы сказал – фиолетовый там или синий, а ты… черный оникс. – Нова еле слышно смеется, и этот смех кажется чуть более естественным, чем тот, что я слышал раньше. Но она тут же вздыхает – значит смеялась не по-настоящему. Все у нас не по-настоящему, но так даже легче.

– А твой? – спрашиваю я. – Какой твой любимый цвет?

Она задумывается, сдерживая улыбку.

– Индиго.

– Серьезно, индиго? – Я придвигаюсь чуть ближе, чтобы совсем с кровати не свалиться. – Или просто покрасоваться хочешь?

Нова пожимает плечами и весело высовывает язык:

– А какая твоя любимая еда?

– Терияки с курицей, – отвечаю я и думаю: она что, в двадцать вопросов играет? – Нова, ты к чему это?

– Просто стараюсь узнать тебя получше, – снова пожимает она плечами.

– Тебе это ни к чему. – Я поворачиваюсь на другой бок и вытягиваю руку, чтобы дотянуться до сигарет на комоде. Достаю одну, беру зажигалку и снова поворачиваюсь. – Мне вообще не стоило тебя сюда приводить.

– А зачем привел? – спрашивает она, пристально глядя на меня, пока я зажигаю сигарету и бросаю зажигалку в изножье кровати.

– Хотел увести тебя от тех парней. – Я отворачиваю голову в сторону, чтобы дым не шел ей в лицо.

Нова вглядывается в меня, словно хочет догадаться, о чем я думаю.

– А какая у тебя…

Я закрываю ей рот ладонью и качаю головой, зажав сигарету в углу рта.

– Ну нет! Теперь моя очередь спрашивать.

Губы у нее шевелятся, щекочут мою ладонь.

– Ладно.

Я убираю руку.

– Первая машина.

– У меня ее никогда не было, – отвечает она. Голос дрожит и срывается. – Ну, если не считать ту, что отец подарил.