Авантюрист - Габриэль Мариус Страница 25

— Он обратил свой гнев на миссис Флорио?

Старший Монтроуз снова повернул свое орлиное лицо к Бианчи и холодно произнес:

— А вот это уже ваша работа, детектив. Я за вас уроки делать не собираюсь. Я только что похоронил свою единственную дочь. — Он повернулся к Муру: — Давайте не тяните с ордером на арест и начинайте его искать. Всего доброго.

Едва кивнув, Рэнолф П. Монтроуз Третий с сыном покинули комнату.

— Вы собираетесь получать ордер на арест? — спросил Мура Эл Рейган.

— После обеда поговорю с судьей. Сомневаюсь в его энтузиазме, потому что пока у нас улик кот наплакал. А достаточно солидных нет вовсе. Ну получим мы ордер на арест, а толку?

— Насколько я понимаю, — пробурчал Рейган, — он укрывается от правосудия. Наверняка вооружен и представляет опасность.

— Не кипятись, Эл.

— Нам нужно все хорошенько обдумать, — сказала Бианчи, предвосхищая любой несдержанный ответ своего напарника. — И самое главное, добыть что-то, что можно было бы предъявить большому жюри.

Дверь в кабинет открылась и снова закрылась, впустив в комнату приглушенные звуки из холла, где поминали усопшую. Мур тяжело вздохнул.

— Я думаю, нас просят на выход.

Катманду

— У вас вредная привычка, присущая европейцам, заниматься самокопаниями больше, чем это вам полезно, — сказал Моан Сингх.

— А что еще мне остается делать? — проговорила она, запыхавшись, сжимая перекладину для упражнений, прикрепленную над постелью. — Сходить с ума?

— Я вовсе не имел в виду, что вам не следует использовать свой мыслительный аппарат, Ребекка, — сказал он. — Просто вы пользуетесь им неправильно. Вам нужно меньше думать, а больше медитировать.

— Вы считаете, что это универсальный метод, пригодный для всех?

Сингх смотрел на нее с улыбкой, видя, как она вспотела. Он назначил Ребекке ежедневные упражнения для мышц и дыхания. За эти три недели она похудела по крайней мере на семь килограммов. Тело по-прежнему совершенно дивное, только кожа слишком бледная. Для такой активной женщины положение лежачей больной — это, наверное, пытка.

Он пытался научить ее медитации, надеясь, что это поможет ей лучше перенести состояние вынужденного безделья, но она так и не смогла приобрести нужной сноровки. Вместо этого уроки превращались в долгие споры, — большей частью довольно интересные, — о западном и восточном способах мышления. Но сегодня она даже не стала спорить, только все время беспокойно поглядывала серыми глазами в сторону окна.

— Ваша медитация мне не помогает, Моан, — тяжело дыша произнесла Ребекка. — Она предполагает покорность, смирение. Примирение с тем, что есть. Скажу вам честно, я пыталась. Думаю, даже научилась покорности. Было ошибкой считать, что это поможет. Сейчас я чувствую, что мне нужно поступать так, как подсказывает сердце.

— Мне бы очень хотелось вас понять, Ребекка, — произнес он, вздыхая.

— Если бы вы меня поняли, я бы вам не очень понравилась.

— Напротив, я думаю, что смог бы почувствовать даже еще больше… — Он осекся, сдерживая готовые сорваться с губ рискованные слова. — Даже еще большее уважение. Продолжайте упражнения. Я вернусь через пять минут.

Ребекка заметила, как он покраснел. От нее не укрылось то обстоятельство, что этот кроткий, добрый непальский врач все больше и больше увлекается ею. Возможно, даже влюблен. Она видела, как он мрачнеет, когда разговор заходит об ее отъезде. Но что поделаешь, ни разу в жизни, кажется, она не была так далека в своих мыслях от любого рода любовных приключений, как сейчас.

С мужчинами ей вообще не везло. Роберта Уоррена она никогда не любила и даже не давала себе труда притворяться, что любит. Хотя они были друзьями и сексуальными партнерами. Она терпеть не могла выражение «сексуальные партнеры», но это было единственным определением, какое подходило к их отношениям, потому что «любовники» было еще хуже. Этого слова она вообще всегда избегала, как будто боялась. Брак с Малкольмом Бернсом был слишком коротким, чтобы стать обузой. Через пять месяцев они уже жили порознь. Сейчас она о Малкольме почти не вспоминала. И никогда не обижалась на него за желание избавиться от сухой кожуры, в которую так быстро превратился их брак. Он был совершенно прав. Во всем виновата она, ничего не дающая, холодная и не ставшая ни на градус теплее. Неспособная связать себя более или менее крепкими узами с мужчиной. Любым?

Оглядываясь назад, на свои прожитые тридцать лет, Ребекка начинала осознавать, что единственное время — правда, короткое, — когда она была по-настоящему счастлива с мужчиной, было с Райаном Фостером. Этот период все еще продолжал вспыхивать в ее памяти. Боже мой, какие они тогда были юные! А время какое было чудесное. Может быть, именно потому, что это была юность. Да-да, жизнь приоткрывает щелочку, дает чуть приобщиться к нирване, ты суешься глубже, и тут же с лязгом захлопывается стальной капкан. В любом случае появление Терезы нирвану рассеяло. Они отказались от своего ребенка, и это оставило в душе каждого такую глубокую рапу, что продолжать отношения дальше стало невозможно.

Откуда взялось у них тогда это упрямство? Почему они решили, что ее нельзя оставить? Им и в голову не приходило, что могут оказаться не правы? А что было бы, если бы они ее оставили, поженились и пошли бы дальше вместе по жизни? А что, если эта только начавшая пробуждаться нирвана продолжалась бы до сих пор? Скольких последующих затем страданий можно было бы избежать.

С тех пор как Ребекка Кэри отдала своего ребенка, прошло тринадцать лет. За это время она стала опытным специалистом-педиатром, работала в большой клинике в Лос-Анджелесе, была очень самоуверенной и считала себя хорошим врачом.

Но ежедневно встречаясь с детьми, она почти в каждом видела своего ребенка и, приходя вечером домой, чувствовала себя опустошенной. И вот ей тридцать, и она уже не способна никого любить.

Не то же ли самое происходит с Райаном? Возможно, он, как и она, тоже не нашел счастья в своем браке.

Но что толку строить предположения. Райан слишком далеко, у него не спросишь. Теперь все надо решать самой.

Тереза сейчас по возрасту не так уж далека от Ребекки, какой та была, когда забеременела. Этот ужасный пожар, погубивший ее приемную мать, случился как раз в то время, когда мысли девочки, возможно, были заняты проникновением в тайники женского: первые проявления желания, месячные. Вот оно время, когда действительно задумываешься о своем происхождении.

Нет, сейчас Ребекке ни в коем случае нельзя ее снова потерять.

Ну а что, если ребенок ее не признает? Если дочка одарит ее всего лишь презрительным равнодушием, и не больше?

Сможет ли она, Ребекка, справиться с этой болью?

А что, если ребенок действительно окажется трудным, жестоким… убийцей? Что, если она порочна с рождения?