Право на счастье - Елена Архипова Страница 25

Ника сидела на подоконнике больничного окна и смотрела на парк. У неё была персональная палата. Это и радовало её, и огорчало. Радовало, потому что не хотелось сутки напролёт находиться в одной комнате с какой-то чужой женщиной. Ника никогда не была очень общительной, круглосуточное же пребывание в одной плате предполагало невольное общение и сближение, рассказы о личной жизни, ответные рассказы о своей жизни. Это всё было не про Нику. Она, конечно, понимала, что палату оплатил Сергей, и вот это её и огорчало.

Серёжа, Серёженька. Ей понравилось так его называть. Хотя бы про себя. Красивое имя. Серёжа. Веяло от него теплом, уютом, надежностью. Последние несколько дней выдались очень странным. Столько всего намешалось, и плохого, и хорошего.

Хорошее – это прогулки с Алёшей и Сергеем, нет, не так! С Серёжей. Да, с Серёжей и Алёшкой.

Ника вспомнила самую первую их прогулку, когда они шли и искали детскую площадку. До чего же невоспитанные, бесцеремонные у нас люди. Как они на него смотрели!

В тот же день Алёша начал выговаривать букву "эр". Она пока у него смешно так получается, раскатисто. Это, конечно, заслуга логопеда. Вот опять и плохо, и хорошо. Хорошо, что Алёша начал говорить. Плохо, что все занятия: и с логопедом, и с психологом, и бассейн- оплачивает Серёжа. Мама, конечно, всегда говорила, что мир не без добрых людей. Серёжа и Мария Петровна вот как раз из таких людей. Алёша называет её "баба" и Мария Петровна каждый раз улыбается, когда слышит это.

Мария Петровна удивительная женщина. Мама была такая же, только всю жизнь прожила с мужем алкоголиком, вот и ушла из жизни так рано.

– Мама, мамочка, что же мне делать? – проговорила Ника вслух, продолжая сидеть на подоконнике и смотреть на парк.

Мария Петровна, конечно, замечательная, добрая и всё понимающая, но поймёт ли она, когда Ника расскажет ей, почему она не может быть с её Серёжей?

За окном гуляли люди. У всех свои проблемы, горести и радости. Но у них у всех есть близкие люди, которые сейчас лежат в этой больнице, и которых они пришли навестить, вывести в парк погулять.

У Ники же есть только Алёша. Самый близкий и родной человек в её жизни. Ника только в парк вышла с Сергеем погулять, и сразу прилетело напоминание о слове, данном у постели умирающей мамы. Прилетело в лице Тохи и его матери.

И вот тут начинается такая сумятица. Получается, что Серёжа родной дядя Алёше, такой же родной и близкий, как она сама. Тоха и его мать не в счёт! Хотя, как же не в счёт то? А вдруг сейчас Тоха захочет общаться с сыном. Да, в свидетельстве о рождении, у Алёши в графе "отец" прочерк, но первая же экспертиза докажет, что Тоха его отец. Отец, конечно, из Тохи никакой. Точнее уж, не дай Бог такого никому!

Вот Серёжа да, из него отец замечательный. Добрый, внимательный, заботливый. Правильный отец. Такой научит всему, что умеет сам.

Какие, однако, жизнь преподносит сюрпризы! Надо же, Серёжа и Тоха ведь по крови родные, дети одних родителей. Мария Петровна рассказала Нике историю усыновления Серёжи. Они с мужем святые люди. Усыновили, а потом вырастили и воспитали такого сына. И вот, если сравнивать, Тоху и Серёжу, то получается, что Серёжа, только лишившись ног, получил замечательную семью. Неизвестно, впрочем, не случись того взрыва, какими бы они выросли, если бы их воспитывали родные родители.

Как же странно звучит это словосочетание "родные родители". Но, оказывается, что бывают вот и не родные, как Мария Петровна и Владимир, как сама Ника и Сер…

Ника оборвала сама себя, поняв, что думает о себе и о Сергее как о родителях, которые могут воспитывать Алёшу вдвоём!

Ох, мама, мамочка! С кем бы посоветоваться? Кто бы совет дал, как жить дальше?

– Не спишь, красавица? – дверь в палату открылась и зашла тётя Клава, – я тут уберусь у тебя?

– Да, да, конечно! Тёть Клав, а давайте я пыль с подоконников сама вытру. Скажите только чем. А то у Вас тут столько всего много.

– Да что ты, девонька! Ещё не хватало! Я сама.

– Тёть Клав, прекратите! Знаю ведь, сколько Вам убирать приходится. Вечер вон уже, намахались тряпкой то уже, наверное, за целый день. А я всё равно тут сижу, ничего не делаю, так что говорите, чем вытирать.

– Ох, девонька, хорошая ты, добрая. Мальчонка вон какой у тебя замечательный. Свекровь вроде женщина тоже хорошая. Чем же тебя сын-то её так обидел, что ты простить его никак не можешь?

– Что? Тёть Клав, Вы о чем сейчас?

– Ну как же. Я же вижу всё. Каждый день к тебе она же приходит. А сын её, ну тот, что на коляске ездит, только вот эти дни начал опять приезжать, а до этого не было его, почитай, неделю. Поругались?

– Мария Петровна? Не свекровь она мне, – Ника тяжело вздохнула.

– Таак, – протянула Клавдия Афанасьевна, которую все звали просто тётя Клава, – а ну-ка, садись и рассказывай!

– Да Вам же работать надо, – попыталась возразить Ника.

– Да твоя вот палата последняя у меня осталась, так что, считай, я уже закончила на сегодня. Дома меня не ждёт никто, так что торопиться мне не надо.

– Давайте уж тогда я Вам чаю сделаю! – Ника слезла с подоконника и рванула к столику, где у неё стоял чайник и чашки. Да, в платной палате была такая возможность пить чай, когда тебе хочется, а не только по больничному расписанию.

Ника сделала тёте Клаве чай, достала из холодильника печенье и шоколад, которым её теперь задаривали с подачи той же тёти Клавы. Потом подумала и сделала чай и себе. Тёть Клава не торопила, понимала, что Ника собирается с мыслями.

Ника нравилась ей. Хорошая, тихая. Чистюля. Она-то уж, как санитарка, знала, какими грязными палаты бывают. И ведь именно женские палаты всегда грязнее мужских. Таких вот платных палат на этаже несколько. Сейчас заняты только две. Так вот в другой такой же палате лежит как раз девица, по возрасту как Ника, по красоте королева, а по поведению и замашкам свинья. Всегда всем недовольна, требует, чтобы убирались, только когда её в палате нет, а сама при этом и не выходит почти никуда. Сама из себя глупая, даром, что красивая! А вот Ника – она другое дело. Она правильная девочка. Хотя, видно, что жизнь-то нелёгкая у неё. А Ника, тем временем выложив на стол к чаю всё, что можно, наконец, решилась.

– Не знаю, с чего начать, тёть Клав.

– А ты начни издалека. Это ничего, я пойму.

И Ника начала. Начала с детства и пьющего отца. Говорила она долго. Тёть Клава слушала, кивала, соглашаясь, и не перебивала. Когда Ника дошла до слова у постели умирающей матери, цокнула языком. Когда Ника рассказывала о смерти сестры, и о своей вине перед сестрой, отрицательно мотнула головой. А когда Ника рассказала про недавнюю встречу в парке, то тихонько прошептала "ох ты, Господи!".