Верхние Саванны - Жюльетта Бенцони Страница 25

— Отдайте лучше всю провизию беднякам. Их полно в порту.

Удовлетворенный, Жиль покинул дом и, пройдя задами, чтобы избежать встречи с разъезжающимися гостями, направился к конюшне из красного кирпича и дерева, тянувшейся по одну сторону хозяйского дома (по другую до войны находились бараки рабов).

Темная, теплая ночь с запахом свежей травы показалась ему раем после суеты, шума и яркого света праздника. Горе маленького мальчика, которое затмил на время гнев, снова вернулось. К нему примешивалось чувство, похожее на угрызение совести: он вырвал Розенну из родной почвы Бретани, выбросил на этот чужой берег, где она тут же умерла.

Если бы не его эгоизм, она была бы жива, си» дела бы себе в уголочке возле печи, грея ноги в теплой золе, вязала бы бесконечные жилеты и чулки, слушала бы росказни балагуров, а может, И сама бы рассказывала старые сказки… Разумеется, с тех пор, как Мари-Жанна Гоэло заколотила свой маленький домишко и, с удивительным безразличием бросив Розенну на произвол судьбы, ушла в монастырь Локмариа, старушка чувствовала себя страшно одинокой, хоть и были с ней рядом друзья. А потому с радостью откликнулась на предложение своего выкормыша ехать вместе с ним в Америку. Жиль же вез ее сюда прежде всего как воспитательницу для своего незнакомого пока сына, росшего в стане индейцев, но теперь он начинал думать, что руководствовался чисто эгоистическими побуждениями, срывая Розенну с насиженного места. Он просто хотел забрать с собой частичку собственного детства, все, что осталось от его семьи…

И вот теперь ни один малыш уже не сможет найти утешения в теплых объятиях Розенны, но, может, оно и к лучшему — ведь сыну Ситапаноки никогда не стать последним из Турнеминов…

Простучал запоздалый экипаж, и на «Маунт Моррис» опустилась тишина. Жиль глубоко вдохнул два-три раза свежий ночной воздух, резко смахнул слезы, которые все текли по щекам, вышел из своего укрытия и решительно направился к конюшням.

Понго Жиль обнаружил в деннике Мерлина, и у него полегчало на сердце, когда он увидел сразу двух своих лучших друзей. Индеец тщательно и заботливо чистил золотистые бока жеребца, а тот, узнав по шагам хозяина, вдруг повернул в его сторону голову и радостно заржал, обнажив большие зубы в подобии улыбки, в улыбке расплылось и бронзовое лицо Понго.

— Хозяин возвращаться наконец! — воскликнул он, также с облегчением. — Понго счастлива!

Они пожали друг другу руки, а Жиль заметил:

— Значит, в мое отсутствие ты счастлив не был…

— Ни счастлива, ни несчастна, только все идти наперекосяк. Слушать женщина для Понго тяжело.

— Не бойся, больше такое не повторится. Для начала я вышвырнул всех гостей, что наприглашала моя жена. Нечего им тут делать, и мне они не нужны.

Однако от колдуна из племени онондага не ускользнула горькая нотка, звучавшая в словах Турнемина. Он изучил хозяина, как самого себя, и никогда не ошибался, если речь шла о настроении Жиля.

— Плохо съездить к Великому вождю белых?

— Хуже не бывает. Земли на Роаноке оказались пустой мечтой, химерой. Кажется, мне подарили уже занятое поместье. О! Разумеется, мне предлагали взамен другие… далеко-далеко на Западе, там…

— ..где трудно сохранить скальп на голове.

Жаль! А… ребенок?

Жиль вкратце рассказал, что произошло в индейском лагере на берегу Освего. Он машинально, а может, для того, чтобы придать себе мужества для мучительных воспоминаний, тихонько оглаживал шелковистую голову Мерлина, а в больших глазах коня светилось что-то похожее на нежность.

— Я не смог разбить сердце этой женщины, Наэны, — завершил он свой рассказ. — Может, я не прав…

Рука Понго твердо опустилась на плечо Турнемина.

— Нет, — ответил он сурово. — Твоя права.

Плохо отрывать ребенок от тех, кого он считает своя семья.

— Теперь и я чувствую, что поступил правильно, ведь теперь здесь нет Розенны, некому было бы им заниматься. А я для того и привез ее из Франции. И вот…

Ценой большого усилия ему удалось удержать набежавшие вновь слезы. Понго видел, как сжался кулак Жиля, захватив гриву жеребца, и услышал, как зазвучало в его словах отчаяние:

— Какая глупая случайность! Нелепость! Несмотря на преклонный возраст, Розенна еще дай бог как бегала по горам, и в тину не проваливалась, и белье могла разостлать на берегу, не упав в воду. И вдруг, из-за какой-то грязи…

— Не грязь есть причина! — решительно отрезал Понго. — И не камень… по крайней мере тот, где лежала старая женщина.

— Что ты хочешь сказать?

— Не случайность. Убивать.

— Что?

В тишине конюшни слово прозвучало как выстрел. Жиль все еще недоверчиво посмотрел при свете керосиновой лампы, освещавшей денник, на бронзовое лицо друга. Никогда оно еще не выглядело таким угрюмым. И еще ему показалось, что индеец смотрит на него с жалостью.

— Понго! — проговорил он с тревогой, почти умоляюще. — Ты понимаешь, что говоришь?

У… убили? Значит, кто-то…

— Старая женщина убивать, да.

— Но это бессмысленно. Кто мог ее убить? И за что?

Индеец покачал головой.

— Кто? Почему? Понго не знать. Но Понго знать, чем.

— Так говори же!

Вместо ответа Понго выразительно раскрутил над головой невидимое оружие. Жиль сразу понял, о чем речь.

— Праща?

— Понго не знать название на твой язык. Служить, чтобы бросать камни.

— Значит, точно, праща. Но если ты не знаешь убийцу, откуда тебе известно, чем ее ударили?

— Пойдем! Понго показать…

И, сняв одну из висевших в конюшне ламп, правда, прикрутив фитиль, чтобы света не было заметно из дома, индеец повел Жиля наружу.

Ночь была достаточно светлая, они спокойно прошли через весь парк и направились по длинной тропинке, которая вела к реке Гарлем, мягко спускаясь от самого так называемого сада через луга.

— Зачем Розенна пошла к реке, ты знаешь?

Белье полоскать? Гулять?

— Может, гулять, но не полоскать. Белье нет.

Уходить очень рано утром. Еще теплая, когда нашли.

— Кто ее нашел?

— Как раз девушки идти стирать белье… Стой!

Здесь.

Они подошли к самому берегу. Тут были сколочены мостки, на которые вставали коленями женщины, стирая белье. Подкрутив посильнее фитиль лампы, Понго указал Жилю на большой плоский камень, вросший в землю прямо на дороге к реке.

— Смотри, — сказал он и присел, чтобы удобней было объяснять. — Камень плоская. Если старая женщина сюда падать, она разбить затылок.