Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини Страница 25

— Я переживаю за детей, только за детей…

— Оставь хоть их в покое.

— Они не заслуживают такого отца.

— А ты кем себя возомнила?

— Я не могу позволить себе твои выходки. Я делаю то, что могу… все, что могу, чтобы защитить их.

Ей хочется заплакать, но она решила, что не прольет больше перед ним ни слезинки. Не отдаст больше ему эту жидкую часть себя.

— Защитить от кого? От меня?

Делия роется в сумке, ищет что-то, бумажные платочки «Kleenex», сумка летит на землю. Не вытаскивая руки изнутри, она подхватывает ее. Встречается взглядом со старым мужчиной за соседним столиком, который, кажется, улыбается ей.

— Я не хочу, чтобы они походили на нас… хочу, чтобы они были лучше… Но боюсь, все закончится тем, что они будут похожи на нас…

— Я люблю их больше тебя.

— Ты неуравновешенный человек. Сам знаешь.

— А ты… ты злая женщина…

Сейчас у Делии возникает ощущение, будто он разговаривает со своей матерью. Как в прошлый раз, когда она присутствовала при их ссоре и он кричал матери: «Злая!» — точно обиженный ребенок. Никогда нельзя влезать в душу других людей и пытаться понять, откуда проистекают их эмоции. Потому что все смешивается в нескончаемом урагане разочаровании и чувства смерти. Их брак научил ее, что близость — дверь, раскрывшаяся перед двумя людьми, рано или поздно омоется злобой.

Если бы она не узнала, не полюбила, не разложила по полочкам, не возненавидела каждую частичку бывшего мужа, она не считала бы сегодня и в данную минуту его взгляд таким бесполезным. Даже наоборот, возможно, ей этот взгляд показался бы светящимся, способным осветить что-нибудь в ней самой.

Она не хочет больше никакого взаимного доверия. Не хочет разделять ничьи разочарования — любовь ушла именно из-за этого. В один прекрасный день терпение кончается и ты просто не можешь терпеть себя запущенной, уродкой, нервной немилосердной медсестрой, нетерпеливо закрепляющей капельницу.

— Я тебя тысячу раз вытаскивала, Гаэтано.

— А я? Я никогда ничего не делал для тебя?

— Делал, но своим способом.

— Раньше тебе нравился такой способ.

Делия кивнула, он прав, и она, можно сказать, с облегчением подумала, что он оказался прав хотя бы раз. Она так устала быть вечно правой, как все дураки.

Он смотрит на нее и, вероятно, вспоминает самое начало, как все было легко тогда. Его выражение лица изменилось. Стало таким, с каким он тогда рыскал по всему дому в надежде найти шоколад.

— Поначалу мы тоже ссорились.

Да, это так. Он помнит больше ее. Они ссорились, как дети, которые не хотят уступать. С трудом прилаживались друг к другу — их настолько переполняла энергия, что они попросту не могли избежать конфликтов.

— Нам ужасно нравилось ссориться…

— Нет, мне никогда не нравилось.

— Зато тебе ужасно нравилось мириться…

«…Заниматься любовью», хочет он сказать. Но боится. Стыдится вспомнить что-то, что несет в душу запах, образ, до того их, до того мертвый! До того родной, что можно умереть. Переплетенные ноги, волоски, все остальное. То, что «после». Она стоит у окна. Ее силуэт. Живот тогдашний: сын вот-вот должен родиться. Лавина воспоминаний, наваливающихся разом, которую невозможно остановить. Полная жизнь. И вдруг: раз — и ты уже рядом со смертью. За три наносекунды. Когда они пытались заняться любовью и у них не получалось, они смеялись, подшучивая над собой, подшучивая над своей болью. Разыгрывали из себя друзей, одноклассников на школьной экскурсии.

Делия начала очищать мидии. Гаэ смотрел на песок, который сочился из раковин, думая об их жизни, о городе, о бессмысленных отношениях.

«Уедем, оставим детей».

Снова поехали к горячим источникам.

На этот раз в спа-отель, в великолепный гостиничный номер. У них совсем не осталось энергии, чтобы находиться на виду у всех среди белой грязи и ароматических свечей.

Никогда нельзя возвращаться в те же места. В святилища.

Никогда нельзя совершать этот губительный шаг назад.

Повсюду слышатся голоса, даже кусты разговаривают и шепчет вода: «Нет того, что было прежде, никогда больше не будет…» Точно вы — это уже не вы, а другой мужчина и другая женщина. Все, что вы слепили сейчас, кажется всего лишь комком грязи.

Продержаться — вот чего вы хотели в тот вечер несколько лет назад. Вы были так испуганы… ощущение, что теряете друг друга… теряете себя в этих густых водных смесях… засасывающих. Та неуверенность и была любовь. Та протянутая рука в воде. Теперь ты знаешь, что она здесь. Два крепких, непроницаемых тела, идущих по следам обретенного опыта. Тела, которые, однако, в этой теплой воде совсем ни хрена не значат, не придают вам уверенности. Она замерзла. И ты говоришь ей: «Выходи, если хочешь, иди в номер». Тебе больше не страшно ее потерять. И ты уходишь под воду с головой.

«В чем секрет вечной любви, вечно обновляющегося путешествия? Действительно ли все дело в гормонах, псах, бросающихся друг на друга?»

Боже, как вокруг заливалась природа! Отсюда-то и пошла порча.

Гаэтано запнулся о ветку, ему стало больно, он подвернул лодыжку. Рядом стояли туристы, отмокающие бельгийцы, головы в темноте, брюссельские капусты. Они подошли ближе друг к другу, даже пошутили немножко.

«Где там дети? Кто этот псих, который не может успокоиться?» Узнаешь запах ее дыхания — и любимый, и вместе с тем слегка раздражающий.

Делия вышла из воды, звонит детям, мокрой рукой держа трубку, в распахнутом халате.

«Даю вам папу».

Гаэ тоже хотел слышать их, он тоже соскучился. Без детей они теперь никто. Два недоумка, нуждающиеся в чистке, две мертвые мидии.

Гаэ прокашливается, закуривает сигарету.

— Мне как-то не хочется больше курить.

— Тогда почему не бросаешь?

— Не хочется бросать… сам не знаю, чего я хочу.

Он осматривает свои руки: серебряное кольцо, африканская веревочка на запястье… Тушит сигарету, давит окурок ногой.

— А я бросила.

— Ты молодчина.

Никакая она не молодчина. Она просто соврала, ей надо доказать самой себе, что у нее еще осталось желание жить. Он пододвигает ей пачку. Как хорошо он знает ее!

— Нет, не хватало только, чтобы я снова закурила… Единственное хорошее дело, которое у меня получилось в этом году.

Последнее время, когда они ссорились, она била себя, в буквальном смысле лупила себя по щекам. Он смотрел на нее дикими плазами. Отводил ее руки от лица.

«Успокойся, какого хрена ты делаешь… тебе будет больно… успокойся…»