Куда она ушла - Гейл Форман Страница 25

На «Тридцать четвертой» действительно выходит внушительная кучка народу, и я испытываю некоторое облегчение. На «Четырнадцатой» выходит еще несколько человек. Но на «Канале» вагон внезапно заполняется толпой хипстеров. Я пробираюсь в самый конец, чтобы встать ко всем спиной.

Почти никто не понимает, насколько жутко я себя чувствую, оказавшись с кучей народа в замкнутом пространстве. Думаю, я бы три года назад и сам этого не понял. Но тогда я еще не сталкивался с такими ситуациями: я спокойно занимаюсь своими делами в музыкальном магазине Миннеаполиса, и сначала меня узнает один парнишка, выкрикивает мое имя, а остальные уже как попкорн, стреляющий в горячем масле: сначала один подошел, потом второй, потом целый взрыв, и вдруг все эти вялые бездельники, которые ошивались в магазине, окружают меня толпой, и каждый норовит подобраться поближе. Я тогда не мог пошевелиться. И чуть не задохнулся.

Вообще это отвратительно, потому что мне на самом деле нравится общаться с поклонниками, если по одному. Но когда их целая куча, охваченная стадным инстинктом, они как будто забывают, что ты простой смертный из плоти и крови, что ты боишься и что на тебе могут остаться синяки.

Но тут, в углу, все как будто бы идет нормально. Пока я не допускаю ошибку и не бросаю последний взгляд через плечо, пытаясь убедиться, что на меня никто не смотрит. В эту самую долю секунды все и происходит. Я замечаю чей-то взгляд – и воспоминание вспыхивает как спичка. Я буквально слышу запах серы. А потом все как в замедленной съемке. Сначала звук. Становится неестественно тихо. Слышится тихое «бзззз» – это разлетаются новости. Театральным шепотом произносят мое имя, и оно разносится по всему шумному вагону. Люди подталкивают друг друга локтями. Достают мобильники, хватаются за сумочки, собираются с силами, шаркают ногами. Все это занимает не более нескольких секунд, но каждая из них настолько же мучительна, как драка, когда первый удар уже сделан, но еще не достиг цели. Какой-то парень с бородой встает и открывает рот, чтобы выкрикнуть мое имя. Я знаю, что зла он мне не желает, но как только он это сделает, они накинутся на меня все. Тридцать секунд – и подо мной разверзнется настоящий ад.

Я хватаю Мию за руку и дергаю за собой.

– А-а-а!

Я открываю дверь между вагонами и проталкиваюсь в соседний.

– Ты куда?! – спрашивает она, вырываясь.

Я не слушаю. Тащу ее в другой вагон, потом в следующий, пока поезд не замедляет ход, после вывожу Мию на платформу, лечу по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Какой-то частью сознания понимаю, что я, возможно, с ней слишком груб, но всему остальному мне – насрать. Вырвавшись на улицу, я еще какое-то время тащу ее за собой, пока не убеждаюсь в том, что нас больше никто не преследует. Тогда я останавливаюсь.

– Ты что, убить нас хочешь?! – кричит Мия.

Меня молнией пронзает чувство вины. Но я мечу эту молнию в нее.

– А сама-то? Ты что, предпочла бы, чтобы на меня накинулась целая толпа?

Опустив взгляд, я понимаю, что все еще держу ее за руку. Мия тоже смотрит туда же. Я ее отпускаю.

– Адам, какой толпой? – тихо спрашивает она.

Мия теперь разговаривает со мной, будто я сумасшедший. Голос Алдуса становится таким же во время моих панических атак, но тот хоть не обвиняет меня в том, что я выдумываю. Он достаточно часто становился свидетелем тому, как на меня накидываются поклонники.

– Меня узнали, – говорю я и шагаю от нее прочь.

Мия сначала колеблется, потом несется за мной.

– Никто не понял, что это ты.

Эта ее невинность… какая это роскошь!

– Весь вагон понял, что это я.

– Ты о чем, Адам?

– О чем? У меня фотографы перед домом лагеря разбивают. О том, что я по музыкальным магазинам уже два года не хожу. О том, что во время прогулки я чувствую себя словно олень на опушке леса средь бела дня в охотничий сезон. О том, что стоит мне простыть, как в газетах это освещают так, будто я сижу на кокаине.

Я смотрю на нее, стоящую во мраке выключенного города, волосы ниспадают на ее лицо, и я вижу, что Мия пытается понять, не сошел ли я с ума. А мне в это время приходится бороться с желанием схватить ее за плечи и ударить о стену дома с закрытыми витринами, чтобы нас обоих сотрясала одна и та же вибрация. Мне внезапно хочется услышать, как хрустнут ее кости. Почувствовать, как ее мягкая плоть подчинится мне, увидеть, как она будет глотать ртом воздух, когда в нее войдет моя тазовая кость. Хочется резко запрокинуть ей голову, обнажив шею. Оттаскать Мию за волосы, чтобы она едва могла дышать. Заставить ее заплакать, а потом слизать эти слезы. А потом хочу поднести губы к ее губам и сожрать ее заживо, чтобы она поняла все, чего не может понять.

– Это бред! И куда ты меня вообще тащишь?! – От захлестнувшего меня адреналина голос становится похож на рык.

Мия ошарашена.

– Я же сказала. Хотела показать тебе свои любимые места Нью-Йорка.

– Вообще-то, меня уже достали секреты. Не могла бы ты объяснить, куда мы направляемся? Я, черт возьми, многого прошу?

– Боже мой, Адам, когда ты стал таким…

Самовлюбленным? Козлом? Нарциссом? Я мог бы подставить сюда миллион вариантов. И все они кем-либо уже говорились.

– Мальчиком? – заканчивает Мия.

Я едва сдерживаю хохот. Мальчиком? Что, получше ничего не придумала? Мне вспоминаются рассказы родителей о том, что когда я в детстве злился, иногда заводился настолько, что начинал обзываться на них типа: «Да ты… ты… ты пистон!» – будто это самое страшное ругательство на свете.

Но потом я вспоминаю и кое-что еще, один полночный разговор с Мией. Они с Ким любили все делить на диаметрально противоположные категории, и Мия постоянно сообщала мне об их новейших находках. Так вот, однажды она объявила, что мужской род якобы тоже аккуратно подразделяется на две группы – Мужчины и Мальчики. Грубо говоря, все праведники мира сего – Мужчины. А дебилы, распутники, фанаты конкурсов мокрых футболок? Это мальчики. Я в те времена считался Мужчиной.

А теперь я мальчик? Мальчик! На миг обида проступает на моем лице. Мия смотрит на меня с удивлением, видимо, ничего не помнит.

Кто сказал, что прошлое не мертво, несколько не так понял. Мертво будущее, оно уже изжило себя. Весь сегодняшний вечер – ошибка. Я не могу перемотать пленку назад. Не могу исправить собственные косяки. Взять назад данные мной обещания. Не могу ее вернуть. И себя вернуть не могу.

Мия как-то переменилась в лице. Словно какое-то осознание включилось. Она принялась объяснять, что назвала меня мальчиком, потому что им всегда хочется знать заранее весь план и куда они идут, и что мы шли к паромам Статен-Айленд Ферри, вообще это место не тайное, но манхэттенцы там практически не бывают, а зря, поскольку оттуда открывается изумительный вид на Статую Свободы, а поездка на пароме – бесплатная, в то время как в Нью-Йорке бесплатного нет ничего, но если я боюсь толпы, давай забудем об этом, но можно просто зайти и посмотреть, и если там много народу, хотя в такое время суток наверняка нет, то можно сразу же сойти.