Замуж – никогда - Таня Винк Страница 25

Только все никак понять не мог, почему его Инна снова выбрала плохого человека? Почему?!

В середине недели, вечером, Роман Андреевич, как обычно, засобирался домой, и тут из своей комнаты вышла Аня.

— Что случилось? — встревожился он, взглянув на ее опущенные плечи и не по-детски грустное лицо.

— Деда, возьми меня с собой, — тихим дрожащим голоском сказала Аня и боязливо покосилась на Инну, — я Рекса буду кормить, дом подметать, ужин готовить…

— Ты что это, девка?! — прошипела Инна. — А ну марш в комнату!

Плечи девочки задрожали, она начала всхлипывать:

— Дедушка, пожалуйста…

— Анечка, солнышко, тебе же завтра в школу. Вот в пятницу приедешь и все каникулы у меня проведешь. Согласна?

Девочка не кивнула и ничего не сказала. Роман Андреевич обулся, оделся, поцеловал внучку и вышел в темноту.

— Дедушка, до свиданья! — услышал он и поднял голову — Анечка высунулась в окно.

— Осторожно! — крикнул Роман Андреевич. — Упадешь!

— Не упаду. Дедушка, я буду тебя ждать. Передай Рексу привет и скажи, что я люблю его, скажи, что я по нему скучаю. И по тебе я тоже сильно скучаю. И люблю…

— И я тебя люблю… Давай, закрывай окно, а то простудишься.

Аня послала Роману Андреевичу воздушный поцелуй и закрыла окошко. Постояла посреди комнаты, подумала о том, что отчим почти не разговаривает с ней, ее школьными делами не интересуется… Рядом с ним неуютно. Вроде бы он и худой, а места много занимает. Девочка вернулась к окну, подышала на стекло, написала в туманном кружочке «Аня». Но… Но дядя Витя не пьет, а это самое главное. Теперь их никто не прогоняет из дома, мама не плачет. Да, по ее меркам — меркам маленького солдатика-часового, долгие годы стоящего на посту, чтобы защитить себя, потому что больше защитить Анюту было некому, сейчас у них все отлично. А то, что дядя Витя такой… неуютный — так это чепуха. Теперь у нее все хорошо — исчезла непредсказуемость, неуверенность в том, что будет через час, через день, не нужно дрожать от мысли, придет ли он сегодня пьяный, будет ли кричать на маму? Будет ли мама кричать на него? За что ее, Аню, сегодня будут ругать? Будут ли бить? Только вот к дедушке почему-то хочется…

Аня взяла рыжую игрушечную собаку и прижала к груди. Все в порядке, уговаривала себя девочка. Вокруг безопасно и надежно и не нужно тратить свои детские силенки на то, чтобы просто жить, просто быть, просто существовать… Но почему по ее щекам катятся слезы?..

Дома, глядя псу в глаза, Роман Андреевич передал ему привет от Анечки.

— Аф! — ответил Рекс Четвертый и положил голову на колени хозяину.

— Все ты понимаешь, мой дружочек. — Мужчина погладил пса, и тот улыбнулся.

Это правда: Рекс улыбался и грустил, как человек. И у него была не морда, а лицо. Таким же были его отец, дед и прадед — всех звали Рексами. У прадеда была длиннющая родословная, уходящая корнями к итальянским предкам, и Валюшкины родители когда-то заработали на нем неплохие по советским временам деньги.

Он был золотистым ретривером, а собаки этой породы отличаются невероятным терпением и любовью к людям, особенно к детям, а вот негодяев не любят. Дед и отец Рекса тоже были породистыми псами, тоже побеждали в конкурсах, обладали крепким здоровьем, хорошими зубами и жили долго, а вот Рекс Четвертый, как именовал его Роман Андреевич, родословной лишился, потому как из-за перестройки у Ромы не было ни времени, ни денег, ни желания заниматься вязкой с породистой сучкой, живущей за сотни километров, в Одессе, и он пустил Рекса Третьего на волю. В итоге в селе появились симпатичные, в меру злые и в меру добрые щенки. Вот среди них Роман Андреевич и выбрал себе Рекса Четвертого, пса невероятно понятливого, бесконечно доброго и очень похожего на своего прадеда. Анечка и Рекс обожали друг друга, и Роману Андреевичу временами казалось, что девочка и пес разговаривают. Иногда он заставал Аню обнимающей Рекса и что-то нашептывающей ему на ухо. Роман Андреевич мог поклясться, что в этот момент у пса был человечий взгляд.

Случай, благодаря которому Рекс Первый попал к ним в село, едва не закончился трагически. Много лет назад, солнечным зимним днем сельские дети лепили снежную бабу. Работу закончили, нос-морковку приладили, глаза-угольки прилепили, и вдруг будущий уголовник Жорка и еще двое пацанов стали стрелять по бабе из рогаток. Валя рассердилась, закричала на мальчишек, а те выстрелили скобой из толстой проволоки прямо ей в правый глаз. Девочка ойкнула, руку к глазу прижала. Рома к ней: покажи! Валя руку отняла, а там — кровь со слезами. Дети в крик. Прибежали взрослые. Один мужчина схватил Валю на руки.

— Рома, мигом в сельсовет, пусть в больницу звонят! — и заспешил к Валиному дому.

Размазывая слезы по лицу, Ромка еле добежал до сельсовета. Ворвался в приемную, крикнул секретарю, чтобы в больницу звонила и в милицию, и помчался обратно. Валечка лежала на диване в прихожей, соседка вытирала ей лицо мокрым полотенцем. Дети и взрослые жались к стене, вокруг их ботинок растекались лужицы растаявшего снега. Рома подошел к дивану:

— Ты как?

— Больно…

И вдруг, второй раз в жизни — первый был, когда бабушку корова копытом в бедро лягнула, да так, что она три месяца не ходила и остаток жизни хромала, — Рома почувствовал боль в груди, тупую, сжимающую сердце. Он не мог вздохнуть. Горькая обида за Валюшку наполнила его глаза слезами. Он испугался, что все увидят, что он плачет, и будут насмехаться, и выскочил на веранду. Вдруг крик с улицы — это бежала и голосила Валина мама. За ней — дядя Степа. Валина мама, без платка, пальто нараспашку, влетела в прихожую, увидела дочку, руками всплеснула, вскрикнула и стала заваливаться на бок. Падая, она вцепилась в вешалку, оборвала ее, и на пол посыпались куртки и пальто. Люди зашумели, а соседка, которая примочки делала, как гаркнет:

— Уйдите, ради бога, тут вам не цирк!

Валину маму под руки увели в спальню, и прихожая постепенно опустела. Вскоре приехала скорая. Почему Роман Андреевич в мельчайших подробностях запомнил этот день? Потому что он с детства любил Валюшку — увидел ее совсем маленькой, ей было четыре года, а ему семь, и полюбил. И только в тот день (а он был уже взрослый, ему было целых девять лет) понял, что любовь эта на всю жизнь, что Валюшка ему родная, близкая, как бабушка, мама и папа.

Пока Валя лежала в больнице, Рома плакал по ночам, потому что врачи уколами причиняли ей боль, а днем жестоко дрался с будущим уголовником и его дружками, которых не наказали ни родители, ни участковый — он, говорят, ограничился тем, что провел с пацанами «воспитательную работу». Дрался Ромка не на жизнь, а на смерть, и с каждым разом в нем росла сила, которая вскоре заставила Жорку и дружков отступить и опускать глаза в его присутствии.

— Твой сын — дикарь! — набросился Жоркин отец на Ромкиного после того, как Рома выбил Жорке кулаком коренной зуб.

— А как иначе? С волками жить — по-волчьи выть, — ответил Щербак-старший и пошел, глухо постукивая по мерзлой земле деревянным протезом — ногу он потерял на войне.