Тайна пропавших картин - Ольга Солнцева Страница 25

– Мы с вами согласны, – проговорила она. – Новое время всегда приносит новые слова. Но кто же создаст такой букварь? Нужен специальный человек, который умеет писать именно буквари. Ведь там слова на самых первых страницах очень зависят от порядка изучаемых букв.

Парень задумался на минутку, потом ответил.

– Я думаю, что возьму это на себя. Просто больше некому. Вы понимаете: война. Найти такого специалиста сейчас будет непросто. А вы, – он обернулся ко мне, – мне поможете.

– Я?! – в панике переспросила я.

Больше не нашлась, что сказать: стояла и моргала.

Он как будто не заметил моего испуга. Добавил только:

– Я приду к вам завтра утром, часов в десять, и мы посмотрим, что можно сделать.

Только дверь за ним закрылась, я бросилась к тете, прижалась к ней и зашептала:

– Я его боюсь! Почему он на меня так смотрит?

Тетя обняла меня за плечи, и я услышала, как она подавила вздох:

– Не бойся, девочка. Страхи притягивают к нам то, чего мы боимся. Лучше думай, что он не собирается причинить тебе зла. И ничего плохого не произойдет.

Гертруда подошла и погладила меня по голове.

– Мне кажется, он – неплохой! По крайней мере, не слишком наглый и агрессивный.

Таким образом, и она внесла свою лепту в мое успокоение…

48

Парня в кожаной куртке звали Матвеем.

Утром он добросовестно пришел в установленное время, отказался от предложенного чая, заявив, что «делу – время, потехе – час».

Тетя еще с вечера оборудовала «рабочее место». Так как мебели в комнате было мало, тетушка положила откуда-то принесенную столешницу прямо на приближенные друг к дружке спинки кровати и кресла. Получилось что-то вроде стола. Правда, высоковатого. Увидев, что в комнате нет ни одного стула, Матвей вышел и через несколько минут вернулся с двумя табуретками.

– Раздобыл у соседей, – пояснил он.

«Они когда-то были нашими», – зачем-то подумала я.

Но сейчас, по новым законам, все стало общим. Так что бывший фронтовик, которого поселили в одну из комнат тетиного дома, с удовольствием их оприходовал.

Мы с Матвеем сели за «стол» и принялись за работу. Я чувствовала себя очень неловко и зажато рядом с ним. Но все время помнила: он – человек новой власти, поэтому бастовать не пыталась. Знала, что неподчинение может привести к проблемам для меня и моих близких. Придется мириться с той ролью, которая сейчас была им мне отведена.

Он, казалось, не замечал моих боязней. Возможно, решил, что все барышни такие. Много ли ему приходилось общаться с девушками моего круга? Вряд ли.

– С какого слова нужно начать? – спросила я робея.

– «Ленин», – ответил он без раздумий.

Я написала слово «Ленин».

– Если мы на первом уроке выучим это слово, ученики сразу будут знать четыре буквы: Л, Е, Н, И. Это не много?

– Ничего страшного. Люди взрослые, осилят.

– Из этих букв можно составить слова ЕЛИ, ИЛИ, НИЛ…

– Что такое «Нил»? – спросил Матвей.

– Это река такая, в Египте.

– Понятно… Ну, пусть будет река в Египте.

– На первом уроке мы научимся писать эти четыре буквы и слова. Хорошо?

– Хорошо. А потом, Саша, вы почитаете им газету. Я принесу… Ну, вот, видите, не так все и сложно. А вы боялись…

Он ободряюще улыбнулся мне. Я в очередной раз предпочла отвести глаза, но улыбнулась в ответ, только в сторону…

…Мы просидели еще часа два, составляя «новый революционный букварь». Порядок изучения букв вскоре был установлен. Новый букварь утопал в революционной тематике. Предполагалось, что к концу обучения рабочие уже смогут прочитать не только лозунги типа «Долой угнетателей всего мира» или «Вся власть народу», но и смогут осилить газеты.

Уходя, Матвей крепко мне пожал руку и неожиданно сказал:

– Большое спасибо, Александра!

Мне стало смешно от этого рукопожатия. И я впервые посмотрела прямо ему в глаза и улыбнулась. Неожиданно он засиял мне в ответ.

49

Видимо, Матвей обладал хорошими организаторскими способностями, потому что занятия начались уже через день.

Непривычно приходить в церковь для того, чтобы кого-то учить грамоте. Однако именно это мы теперь с тетей и должны были делать.

Матвей планировал, что будут одновременно заниматься две группы. Парты были поставлены в противоположные стороны церкви, чтобы классы могли учиться спокойно и не мешать друг другу. Тетя и я учили одному и тому же, а выбор нас, как учителей, определялся просто: кто в каком углу церкви сел, в том классе и оказался.

Желающих заниматься набралось много: человек восемьдесят. Это были самые разные люди: солдаты и рабочие, старые и молодые. Некоторые из них хромали, у одного не было руки. А когда один из молодых солдат снял буденовку, я увидела, что на месте уха у него кривой шрам. У меня запершило в горле от жалости: парень был моим ровесником, а то и младше.

В основном, нашими учениками должны были стать мужчины. Хотя среди пришедших оказалось несколько женщин. Одевались те по-современному: юбки, едва закрывавшие колени, кожаные куртки, косынки на голове… Некоторые из них без смущения курили и могли ответить на грубую мужскую шутку матерным словом.

«Долго мне придется привыкать к таким ученикам!» – мысленно вздохнула я.

И начала урок. Видела, что смотрят на меня недоверчиво. Но слушают.

Матвей тоже сидел здесь, за последней партой. Как он сказал до урока, что останется с целью поддержать меня. Я все время чувствовала на себе его взгляд, хотя старалась не смотреть в сторону парня.

«Ученики» повторяли за мной названия букв, читали слоги, сливали их в слова. Мне казалось, что от них исходит волна неприятия: ведь я для их круга – «пережиток прошлого», кисейная барышня. Но работа постепенно втягивала и меня, и моих учеников. Они увлеклись, и, что мне особенно нравилось, очень старались. Я поняла: этим людям действительно хочется научиться писать и читать. И, закончив первый урок, почувствовала, что получила удовлетворение от взаимной работы.

Так я стала учителем в рабоче-крестьянской школе.

Жизнь неожиданно начала улучшаться. Нам стали выдавать продукты – вместо денег. Мы впервые за долгое время стали наедаться. Также нас обеспечили дровами на правах пролетарских учителей. Голод, нужда и холод умерили свою силу…