Вечер в Венеции - Полина Поплавская Страница 24

Получив чемодан, рассерженный Томаш торопливо выбрался из колонны и, больше не медля, кое-как объяснился с лодочниками и уселся в одну из празднично украшенных гондол. Только здесь он почувствовал себя в некоторой безопасности и принялся наблюдать за переполнившим Венецию сумасбродством.

«Зачем я приехал сюда?! – уже знакомый ему холодок вернулся на миг, но вскоре опять исчез. – Ну что ж, повеселимся, раз она так этого хочет», – и Томаш стал разглядывать переполненную масками гондолу, плывшую впереди.

В гостинице у портье его ждала записка от Божены. Но Томаш не стал читать ее сразу. Поднявшись в оставленный за ним номер, он принял поднятый следом многострадальный чемодан, рассчитался с носильщиком, заказал ужин и лишь затем достал из кармана экстравагантного пылевика с квадратной пелериной – Томаш всегда тщательно продумывал свои костюмы, а к этой поездке готовился особенно тщательно – сложенный вчетверо листок. Развернув его, он сразу узнал почерк жены и почувствовал легкий аромат ее любимых духов… Даже бумага, на которой написана записка, была ему знакома: этот блокнот, с ее именем на каждой странице и с пражскими пейзажами, видимыми лишь на просвет, он подарил ей на день рождения прошлой осенью.

«Как много переменилось за это время», – подумал Томаш и, поняв, что до сих пор он лишь рассеянно вертел записку в руках, так и не прочитав ее, решил наконец узнать, что же написала ему Божена… Но тут в дверь постучали. «Уже принесли ужин? Как быстро!»

– Да, войдите!

Но никто не вошел.

Думая, что, наверное, он случайно защелкнул замок, Томаш поднялся из глубокого кресла и пошел к двери.

Но она оказалась незапертой, а на пороге стоял мальчик – да, видимо, это был мальчик, хотя Томаш не мог бы сказать этого наверняка, потому что пришедший был в ярком карнавальном костюме, в красной маске и колпаке, но когда «мальчик» заговорил, то голос его показался Томашу по-мальчишески звонким:

– Добро пожаловать на карнавал! – с трудом разобрал Томаш быструю итальянскую речь.

Расхохотавшись, мальчишка поставил перед ногами Томаша какую-то коробку, а сам быстро побежал по длинному коридору к лестнице.

Ничего не понимая, Томаш нагнулся и приподнял темную крышку. Первое, что он увидел, была еще одна записка – на таком же листке, но другим почерком (тоже знакомым, но Томаш так и не смог вспомнить, где он его видел) было написано: «Мой милый, надень это и приходи. Жду тебя».

Томаш поднялся и повертел записку в руках, ища какую-нибудь подпись. Но ее не было. Тогда он внес коробку в номер и извлек из нее странного вида костюм. Он разложил его на круглом деревянном столе и принялся рассматривать.

Перед ним лежало что-то вроде старинного камзола, расшитого позолоченными позументами и серебряными нитями с крупным искусственным жемчугом. Длинные боковые фалды были украшены бантами из черного бархата и придавали камзолу необычайно изящный вид. Но в то же время костюму чего-то не хватало. Тогда Томаш перевернул камзол обратной стороной, желая рассмотреть его со спины, и недоуменно уставился на него.

То, что он увидел сзади, было точным повторением лицевой части костюма. У камзола просто не было спины! Тот же жемчуг, позументы, ровный ряд маленьких сверкающих пуговиц, передние карманы…

Ничего не понимая, Томаш заглянул в коробку: в ней, прикрытая черными атласными панталонами, лежала какая-то маска. Достав ее, он увидел, что она такая же «зеркальная», как и камзол – только если последний не оставлял никакого места спине Томаша, то маска вовсе не предполагала наличие у него затылка. С двух сторон у нее было только лицо – два совершенно одинаковых лица, без тени какого-либо выражения…

Томаш долго вертел в руках маску, поглядывая на камзол, – и наконец рассмеялся.

«Ну, дорогая… На этот раз ты превзошла саму себя! А я уже начал отвыкать от твоего остроумия. Но, видимо, и ты уже успела соскучиться – какое внимание к моей персоне! Тем лучше. Да и о костюме думать не придется. А ходить здесь белой вороной тоже не хочется». Весь этот внутренний монолог Томаш произнес так, будто Божена могла его слышать. И, довольный собой, он стал примерять пышную карнавальную обновку.

Но тут в дверь опять постучали, и когда Томаш машинально ответил «да!», она открылась: сначала в проеме показался небольшой сервировочный столик, заставленный блюдами, а затем вошел и сам портье.

Томаш уже успел напялить камзол и держал в руке маску. Ее он положил на кресло, а о своем странном костюме забыл. И пока портье переставлял его ужин на стол, стал рыться в больших накладных карманах в поисках мелочи. Но вспомнив, что уже успел переодеться, повернулся к итальянцу спиной и пошел к брошенному им на широкий подоконник плащу.

Увидев странное одеяние этого хмурого на вид сеньора, видавший виды портье все же не удержался и громко прыснул. Томаш, мгновенно поняв, в чем дело, резко развернулся и, не то смущенно, не то возмущенно глядя на служащего, принялся стягивать с себя шутовской наряд.

Заметив неловкость, портье поспешно закончил сервировку и, пролепетав что-то, явно извиняясь, по-итальянски, ретировался.

– Что же это такое! Не успел я приехать сюда, как уже стал шутом. Был сделан шутом! – Томаш сбросил наконец чуть тесноватый камзол прямо на пол и стал искать на столе еще так и не прочитанную первую записку.

Перепуганный портье поставил на листок вазу с персиками – Томаш, нетерпеливо дернув, опрокинул ее, и нежные плоды медленно покатились по скатерти, а некоторые упали на пол.

Чертыхнувшись, он не стал подбирать их, а уселся прямо на подоконник с запиской в руке.

От недавнего благодушия не осталось и следа – теперь только злость переполняла Томаша.

В записке Божена вежливо извинялась за то, что не смогла встретить его, при этом не объясняя почему, и просила его, устроившись, особенно не медлить и ехать на площадь Сан-Марко, чтобы не пропустить открытия карнавала. Особенно его завела последняя фраза: «Но не суетись. А я найду способ разыскать тебя там».

«Какая самонадеянность! Лучше бы нашла способ встретить меня – если не на пристани, то хотя бы в отеле, раз уж пригласила. Дался мне этот карнавал! Вот возьму и вовсе не пойду на открытие. Я устал!»

Но на самом деле Томаш отлично знал, что пойдет на площадь. И будет дожидаться так странно назначенной ему встречи. А потом как угодно, но убедит ее в том, что он нужен ей. И она должна вернуться домой вместе с ним. А если нужно, он даже готов просить у нее прощения. Но, вообще говоря, то, что произошло между ними, не стоит таких долгих объяснений: ведь они оба взрослые, современно мыслящие люди. К чему им терять друг друга из-за такой случайности, как… Как что, Томаш не мог сформулировать, потому что все-таки не был уверен в том, что Божене что-то известно о его связи с Николой. Все это время он имел в виду и тот вариант, что поспешный отъезд Божены – всего лишь очередной каприз, новое для него проявление ее свободолюбивой натуры, которой нравится все доводить до предела.