Поцелуев мост - Галина Врублевская Страница 24

– Сейчас мы найдем что-нибудь поинтереснее. Вот это нравится?

Зазвучал романс Даргомыжского. Матвей, как-то странно вывернув голову, слушал музыку, чуть покачиваясь ей в такт.

– Да, мне нравится, но нельзя ли уменьшить звук?

– Извините, Леночка. – Матвей ослабил громкость и, оправдываясь, произнес: – Я туговат на ухо – память об армейской службе.

– Контузия?

– Что-то вроде этого.

Пока Матвей настраивал радиоволну, я осматривала комнату. Не грязная. И потолок светлый, и обои не рваные… Но общий вид какой-то запущенности окутывал ее, несмотря на старание хозяина прибраться к приходу гостьи. На табуретке лежало несколько книг, а на подоконнике в беспорядке валялись потрепанные толстые тетради и какие-то альбомы. На пол лучше было вообще не смотреть. Нет, он был чистый. Но там и тут – под диваном, тумбочкой, табуретками – были подпихнуты какие-то банки, коробки, веревочки, инструменты и разномастная обувь. Я поняла, что Матвей относится к тем, кто ничего не может выбросить. И не сразу я заметила в углу, за шкафом, средних размеров иконку Богоматери и потухшую лампадку, висящую перед ней. Определенно, Матвей – верующий. Это раскрывало его для меня с новой стороны.

Я с любопытством ожидала, как он поведет себя дальше.

На столе уже была приготовлена нехитрая закуска в виде нарезанной ветчины, сыра и соленых огурчиков. Рядом стояла заботливо открытая бутылка вина и графинчик с водкой. Матвей налил мне вина в изящную хрустальную рюмку на высокой ножке, бог весть как она затесалась в этот простенький быт, а себе в маленький граненый стаканчик – водки. Затем скороговоркой пробормотал про себя несколько слов, едва заметным движением кисти перекрестился и опрокинул стаканчик в рот. Меня немного удивила эта поспешность, но я ничего не сказала Матвею. Не торопясь выпила вино. Очередная песня зазвучала для меня чуть приглушеннее, а в груди поднялась волна теплого блаженства. Я поняла, что вино слишком крепкое. Матвей разлил По новой, но я отставила рюмку:

– Больше пить не буду.

– Ну а я, прошу прощения, еще стопарик пропущу!

Он выпил, чуть разрумянился и стал подпевать звучащей из приемника песне. Матвей смотрел на меня так, будто намекал на тайну, заведомо известную и мне. Но что могло связывать Нас? Наши жизни разнились как день и ночь. Я пользовалась мобильником, сидюшником, компьютером. Квартира моя обставлена европейской мебелью. А Матвей слушал допотопный приемник, сидел на табуретках сталинского времени, и вообще, весь аскетический быт квартиры обращал память к послевоенным годам, знакомым мне разве что по кино. Но ведь что-то должно быть у нас общее, раз я оказалась в этой квартире?

* * *

Мы немного поковырялись в закусках, хотя есть не хотелось обоим. От Матвея веяло каким-то покоем и безмятежностью. В наш век сплошных гонок и гонщиков он выглядел ленивым телезрителем – видит все и ни в чем не принимает участия.

– Может, пересядем на диван? – предложил Матвей.

Диван тоже не был вполне диваном. Это была самодельная тахта, пружинный матрас на ножках, служивший хозяину кроватью. Из-под ветхого пикейного покрывала выглядывало неряшливо заправленное одеяло в цветном пододеяльнике. Как-то неудобно было пересаживаться на такой диван. Поняв, что я не готова откликнуться на его предложение, Матвей придвинулся ко мне на своем табурете.

– Матвей, вы не хотите рассказать о дочке? Почему она живет в детдоме?

– Тут, Леночка, долгая история. – Матвей закурил и чуть отодвинулся от меня, выпуская дым. – Понимаешь, вообще-то она мне – не дочка. Но Надя, мать ее, в местах не столь отдаленных обитает.

Матвей невзначай перешел на «ты», я тоже перестала церемониться.

– А кем она тебе приходится? Жена?

– Была невенчаная подруга. Незадолго до встречи с Надей жена выставила меня из дома. Я тогда в больнице лежал, она замок сменила и сказала, чтобы я не смел возвращаться к ней. Я не знал, что делать. Эту комнатку, она мне от бабушки досталась, я сдавал, а другого жилья, как и денег, у меня не было. Я Наде пожаловался, она сестричкой в больнице работала, что жена меня выставила, и она предложила пожить у нее. А Лизонька у нее уже была. Я и застрял там, прожил в Надином доме, пока с ней эта петрушка не приключилась.

– А за что ее осудили?

– За слабость. Она в больнице к наркотикам доступ имела, ну и распоряжалась ими по своему усмотрению. Это дело под серьезную статью подпадает, восемь лет дали.

– И даже то, что дочка маленькая, не учли?

– Для всяких поблажек надо деньги иметь и хорошего адвоката, а у нас ни того ни другого не было. Так и вышло. Надежду на зону отправили, Лизоньку – в детдом. Ну, я ее навещаю, с собой на выходные беру. Она меня папой называет, так что вроде дочки и стала. Хотел ее совсем взять, удочерить, – не позволили. Мужчина-одиночка, не положено. Да и то верно: какой из меня отец. Ненадежный я защитник, не от мира сего, как Надежда говорила. Сам-то я малым обхожусь, а ребенку то и это надо.

– А своих детей у тебя не было, от законной жены?

– Нет, детей у нас не было. Оттого, может, и брак распался. Да и добытчик я неважнецкий. Едва-едва на пропитание зарабатываю.

– Почему так, Матвей? У тебя же руки золотые, столько профессий: и монтер, и шофер… Пил, скажи честно?

– Выпивал маленько, но это – дело десятое. Главное – вот тут. – Он постучал по груди. – Не по сердцу мне за должностями и деньгами гнаться. Я истину ищу. Хочу понять, для чего люди на земле живут. Сколько книг мыслителей разных прочитал, а ответа так и не нашел. Правда, кое-какие соображения на этот счет появились. Гегель, Платон, Шрёдингер – все по-разному мир объясняют.

Меня осенило.

– Матвей, ты учился на философском факультете? Тебя отчислили?

– Нет. – Он сник и скороговоркой добавил: – Если честно, то у меня и аттестата нет, восемь классов бумажкой подтверждено. Но я твоим философам сто очков форы дам. Есть у меня одна мыслишка, сейчас расчеты произвожу.

Я невольно отодвинулась от Матвея. Может, он сумасшедший? Матвей заметил мой испуг и улыбнулся:

– Ты удивлена? Не бойся. Я из психушки не сбегал. Кстати, что мы все обо мне да обо мне? О себе ты и слова не сказала! Давай-ка еще по граммульке примем.

На этот раз я последовала его примеру. Матвей, опорожнив стаканчик, снова закурил. Потом теснее придвинулся ко мне и положил руку на колено. Я напряженно застыла. Вмяв папиросу в пепельницу, Матвей наклонился ко мне и поцеловал. Я ощутила привкус горького табака. Но уже в следующую секунду посторонний вкус перестал меня беспокоить. Живительные токи побежали от моего языка куда-то вглубь, к груди и ниже. Мы переместились на диван. Без спешки, основательно и спокойно, Матвей расстегнул мой пиджак, осторожно снял через голову джемпер, занялся брюками. Потом разделся сам. Все для меня было как в первый раз! Двадцать пять или сорок с гаком – какая разница, если ты желанна и любима. Я окунулась в бездумное блаженство. Такого чуткого мужчины я еще не встречала!