Еще одна блондинка - Сандра Мэй Страница 24

О, ОНА-то прекрасно поживает. И действительно прелестна, тут не поспоришь. Скепсис? Нет, что вы, это чисто нервное. Все отлично. Что? Нет, ОНА прошла акклиматизацию хорошо. Можно сказать, прошла мимо акклиматизации. И замок ей нравится. Ей все нравится. Она постриглась, сейчас уже загорела. Ездит верхом на лошади и на машине. На какой? На моей. Я тоже езжу. Иногда.

Сейчас, одну минуточку, я попробую закрыть дверь. Вот. Теперь можно говорить погромче. Нет, никто не болен, почему вы... Ах, тихо говорю? Просто хочу сохранить этот звонок в тайне. Замок большой, вы правы, но с некоторых пор я стал озираться и заглядывать под кровать перед сном.

Тетя здорова, благодарю вас. Кстати, они подружились. Что объединяет? Конюшня. В прямом. Они вместе ездят на скачки. О да! Букмекеры подумывают об эмиграции. Раньше они надеялись, что тетя скоро уйдет на покой, но теперь у нее появилась достойная замена.

Можно сказать, что мы тоже подружились. Только я теперь плохо сплю, забываю, что хотел сказать, вздрагиваю от громких звуков и все время чего-то жду. Чего именно? Иногда мне кажется, что с самым большим нетерпением я жду собственной кончины. Все равно, каким образом. Лучше, конечно, быстро и безболезненно, но если мне твердо пообещают, что никого не допустят ко мне в камеру попрощаться, тогда я согласен даже на пытки перед смертью.

Да, мэтр, относительно крокодила в ванне вы были совершенно правы. Милое, в сущности, животное. По крайней мере, не слушает рок-музыку. Впрочем, тут я сам виноват. Не надо было знакомить их с Элис. Это моя тетя. Да-да, леди Шоу. Вы знаете? Ах, концерт в Руане. Что вы говорите, неужели вызывали войска? Так пехоту же! А надо было танки. Я теперь в курсе.

Да нет, что вы, какой скепсис! Не до скепсиса. Вы пришлите бумаги поскорее, ладно? О, это многое может изменить, мэтр. Я даже боюсь произносить словами. Только чувства. Ха! Знаю ли я, что я сделаю?! Главное, чтобы полиция этого не узнала ПРЕЖДЕ, чем я это сделаю.

А если кроме шуток, мэтр, – я сам виноват. Не надо было начинать. Кесарю – кесарево, и так далее. Да ничего не произошло, просто...

Просто я не знаю, как мне жить дальше, мэтр. Весь мой мир рухнул в одночасье, и оказалось, что он был не настоящим. А в настоящем мире не настоящим оказался я сам.

Я просто не успеваю, мэтр. Я не догоняю, как она выражается. Я думал, что смогу ее чему-то научить, что-то ей дать, а на самом деле учить надо меня. Нет, ей некогда. Она занята. Как – чем? Жизнью! Она живет, понимаете? Каждый день, каждый час, каждый миг приносят ей радость. Она засыпает, по всей видимости, с улыбкой на устах. Просыпается тоже с ней.

Нет, почти не плачет. Она плакала только на похоронах. Так странно, я вспомнил дядю Гарри. Она так на него похожа, боже мой. Знаете, мэтр, он плакал от счастья, когда я родился, а еще рыдал, когда умер мой папа. Никто из нас не проронил ни слезинки – это же неприлично! – а дядя Гарри плакал. Я еще подумал – мужчины ведь не должны плакать, но теперь я понимаю. Что понимаю? Да то, что я тридцать три года прожил идиотом. Бесчувственным и слепым.

Нет, нет, мэтр, вы не волнуйтесь, я в порядке. В полном порядке, и все... э-э-э... чики-пуки! Не слышали такого выражения?

На самом деле она так уже давно не говорит. Вы ее не узнаете, мэтр. Что вы! Да перестаньте! Она – прелестная, умная девочка, много читает, на прошлой неделе взялась рисовать. Музыку слушает. Нет, ЭТО – не музыка. Она теперь и нормальную слушает. Забавно, она сказала, что от Шуберта хочется плакать и в носу щекотно, а Вивальди, по ее мнению, был человеконенавистником. Знаете, мэтр, а ведь он действительно был жуткий тип. Кто? Да Вивальди. Ой, все, мне пора. Мэтр, умоляю, бумаги поскорее пришлите! Да. Да. Передам. Обязательно. Всех благ.

Джон Ормонд торопливо положил трубку и с независимым видом вышел из библиотеки. Быстрым шагом спустился по лестнице, углубился в сад, дошел до старинного фонтана, изображающего плачущую нимфу, и уселся на деревянную скамью.

Нимфа уже вторую неделю, как перестала плакать. Теперь у нимфы были розовые щечки и улыбающийся рот. Сегодня на голове у нее был еще и венок из ромашек.

Нимфа, честно говоря, легко отделалась. Гораздо хуже приходилось абстрактной скульптуре, три года назад подаренной Джону Меделин Уайт. Скульптура являла собой человеческую фигуру, предположительно – рыцаря в латах. Все конечности этого Железного Человека были на шарнирах, и он мог менять позу, чего, впрочем, раньше никогда не делал.

Месяц назад спокойной и размеренной жизни Железного Человека пришел конец. Жюльетта Арно задалась целью извлечь из скульптуры максимум пользы в эстетическом смысле, и теперь по вечерам на кухне заключались пари, в каком виде несчастный рыцарь предстанет перед обитателями замка утром. Подбоченившимся, с цветком «в зубах». С корзинкой на локте, в кокетливо повязанном платочке. С дымящейся сигаретой в железных пальцах. В костюме индейца. Переодетый доктором, пожарным, полицейским...

Джон невольно улыбнулся воспоминаниям. Да, этот месяц был богат событиями...

После своего триумфального появления в замке Жюльетта милостиво дала обитателям время передохнуть. Два дня она сидела в своей комнате, спускалась только к обеду, гулять не ходила, сигарет не стреляла, музыку громко не заводила. На третий день состоялись тихие, скромные, очень камерные похороны праха дяди Гарри в семейном склепе, и там девушка рыдала, не стесняясь своих слез и вообще не обращая ни на кого внимания.

Придя в замок, она умылась, переоделась – и сообщила Джону, что теперь началась новая страница в ее жизни и посвятить эту страницу Жюльетта намерена своей новой семье. Сказано – сделано.

Тетка Гортензия, растроганная поведением девушки на похоронах, почти простила ей шок первой фразы, с которой Жюльетта появилась в Форрест-Хилле, а вскоре разговор случайно зашел о лошадях – и лед был сломлен окончательно. Джон тогда еще подумал, как хорошо...

На самом деле в тот день он утратил своего единственного союзника. Тетка безоговорочно прониклась уважением к познаниям Жюльетты в конном спорте, а вслед за теткой в стан врага потянулись и слуги. Подсказанные ею лошади неизменно выигрывали, благосостояние слуг росло, а пропорционально ему – и уважение к молодой мисс.

Мерчисон, в обход Джона, испросил у Гортензии разрешения давать мисс Жюли машину. Джеймс Бигелоу, отчаянно подлизывавшийся к юной бандитке из каморры, ходил за ней хвостом, помогая ухаживать за ее лошадью (бывшей любимой чалой кобылой Джона), таская за ней этюдник (когда ей взбрело в голову заняться живописью) и забывая при этом о своих прямых обязанностях. Поэтому Джон Ормонд, граф Лейстерский, уже месяц без малого сам обслуживал себя, сам вставал по утрам, сам следил за своей одеждой и сам ходил в деревню за почтой. Разумеется, это было ерундой, на дворе двадцатый век, но дело было в том, что рушились незыблемые устои привычного распорядка жизни Джона Ормонда. Привычный патриархальный мир Форрест-Хилла уступал натиску жизнелюбивой и мощной энергии юного создания по имени Жюли Арно.