Неотразимая - Вера Кауи Страница 24

— Ненасытная, жадная… Я вижу, мне надо научить тебя кое-чему.

И он научил ее. Всему. Он был чудесным любовником. Лучшим из всех. Никогда, ни с кем больше ей не удавалось доходить до таких высот наслаждения. Они были любовниками все лето, их связи придавало пикантность то, что он был ее отчимом, мужем ее матери… и никто, даже всезнайка Касс, не подозревал об этом…

О, как же им было весело… Пока она не сказала ему, что забеременела.

— От кого? — спросил он холодно.

— От тебя, конечно!

Он улыбнулся.

— Не от меня, дорогая Марджери. У тебя было еще с десяток мужчин, кроме меня… разумеется, я знаю, знаю про всех. Телохранитель в Майами… громадина-рыбак в Манго-Кей, крупье из казино в Гаване, каждый из оркестрантов в «Эверглейдз Клаб». Бог знает, чей это ребенок. Но могу поручиться, что не мой.

Ее начала бить дрожь, она в первый раз поняла, что он за человек. Еще больше она испугалась, когда он продолжил:

— И не пробуй ничего устраивать, иначе лишишься не только денег, которые ты любишь больше всего, но и всех своих любовников… да, да, я ведь могу преисполниться высоконравственного негодования. Моя падчерица — шлюха! А ведь ты жить не можешь иначе, тебе необходимы и то и другое, правда? К тому же одно необходимо для другого. Ты поэтому подделала эти чеки? — Он засмеялся, увидев ее испуг. — Ты небрежна, Марджери. Если уж ты крадешь, делай это классно… мелкие проделки всегда легко обнаружить. Ну хорошо, теперь давай посмотрим, как это можно уладить…

Все уладилось при помощи первого из пяти ее браков. Каждый раз она выходила замуж за человека, от которого Ричарду было что-то нужно и который тщательно скрывал нечто постыдное. Что именно — Марджери узнавала, а Ричард использовал для шантажа.

Таким образом к нему переходила их собственность.

А ей доставались их титулы. Так она становилась по очереди герцогиней, княгиней, маркизой, графиней, но больше всего она гордилась титулом Самой хорошо одетой женщины мира. На деньги, которые Ричард позволял ей тратить с диким, неудержимым сумасбродством.

Это было расплатой зато, что она позволяла мужчинам, которых он выбирал, пользоваться ее телом.

Пятого мужа Марджери нашла себе сама. Она с трудом приходила в себя после очередного аборта, который перенесла тяжелее, чем предыдущие, — возможно, потому, что начала употреблять наркотики. Харри был не такой, как другие. Он был нежным. Марджери не могла устоять перед нежностью. Она не привыкла к ней. Она вышла за него, повинуясь порыву, и пожалела об этом тут же, как только оказалась с ним в постели, а еще больше, когда он повез ее в Тоскану, в свой убогий замок в глуши, где, как предполагалось, они должны были жить с его матушкой-ведьмой и сестрами-горгонами.

Она бежала оттуда немедленно, прихватив с собою фамильные драгоценности семейства Примачелли, которые сразу же продала. Тут разверзся сущий ад.

Ювелир, узнав ее, связался с Ричардом, и тот выкупил драгоценности, намереваясь этим устрашить семью.

При этом он обнаружил, что драгоценности поддельные. Харри продал подлинные сразу после войны, когда отчаянно нуждался в деньгах, и заказал поддельные, чтобы, по итальянскому обычаю, сохранить видимость.

Ее свекровь и невестки были вне себя от ярости. Как им смотреть людям в глаза и так далее и тому подобное.

Марджери не обращала на них внимания, она устала сражаться с ними. В наказание за то, что она вышла за Харри, она была вынуждена оставаться его женой. Ричард выкупил драгоценности и вернул Харри их полную стоимость, потребовав в обмен, чтобы тот не давал Марджери развода. Он наказал их обоих. Харри — дав ему денег, в которых он так нуждался для хозяйства, Марджери — навсегда привязав ее к человеку, которого она презирала. Да и все семейство Примачелли было у него в руках, поскольку он знал, что их богатство — видимость.

Он всегда держал меня связанной по рукам и ногам, думала Марджери. И чем больше я брыкалась, тем крепче запутывалась.

Он умер, и она могла бы быть свободной, ощущать себя свободной. Но она все так же связана, и Андреа все так же недостижим. О Боже! У нее вырвалось рыдание.

Андреа больше не останется с ней… а он так необходим ей. Она чувствовала, как желание раздирает ее внутренности, чувствовала жар, унять который способен один Андреа. Но она не сможет больше позволить себе содержать его. Не сможет. Он уйдет от нее к этой шлюхе с жестким лицом, разбогатевшей на косметике. Она ткнулась лицом в подушку и плакала, пока лицо не распухло, а когда слезы прекратились, она стала царапать скрюченными, похожими на когти, пальцами одеяло, чувствуя, как жар и боль внутри все разрастаются. Существовал лишь один способ справиться с ними.

Марджери с трудом дотянулась до отделанного позолотой столика, выдвинула ящик, вытащила маленькую коробочку и крошечную серебряную ложечку. Трясущимися руками она набрала в ложечку белого порошка и поднесла ее к ноздре, прикрыв пальцем другую. И сразу же почувствовала, словно белый взрыв, охватившее ее возбуждение. Как будто бы она ракетой уносилась ввысь. В глазах засверкали огни, а затем на нее снизошел удивительный звенящий покой. Она откинулась на постель и закрыла глаза, тело ее расслабилось, сознание ушло.

Дан лежал в постели, закинув руки за голову, но не спал. Он размышлял. Его холодный, острый ум взвешивал и оценивал. Единственное, что он счел очком в свою пользу, — то, что Ричарду наследует женщина.

Иметь дело с женщинами было привычно, это было его ремесло. Тем более необходимо вышибить ее из равновесия. Насколько он разбирался в женщинах, это, возможно, окажется не так уж сложно — вряд ли ей раньше приходилось возноситься так высоко. Надо добраться до нее, пока она еще не опомнилась. Но как?

Как? Руки у него связаны, так как Ричард объявил его несостоятельным в качестве наследника, рот заткнут из-за этого проклятого досье.

Ты сделал большую ошибку, мой мальчик, рассуждал он. Нужно было смириться с тем, что Ричард Темпест обязательно навесит на тебя ярлык.

Беда в том, что она — величина неизвестная. Как уран, пока не раскололи его ядро. Каким-то образом ему нужно расколоть и ее. Как раз посередке, если получится. Хорошо, он подождет и присмотрится, а потом решит. Он сел, поправил подушки, отбросил одну в сторону, потому что никогда не спал выше, чем на одной, и улегся, собираясь заснуть. Кроме всего прочего, думал Дан, какая польза плакать о молоке, которое не только пролито, но уже впиталось в ковер.

Высоко, под самой крышей, Дейвид Боскомб рисовал, впервые за несколько лет. Он расставил мольберт, разыскал остатки пастели и, прислонив фотографию к бутылке «Джека Дэниэла», попытался сделать набросок лица Элизабет Шеридан. Он работал старательно, кропотливо, но в получившемся портрете не было жизни.

Чертыхнувшись, он сорвал и смял бумагу, прежняя подавленность вновь охватила его. Бесполезно. Какого черта он это затеял? Его время прошло…