Пари, или не будите Лихо - Яна Лари Страница 24

Свет и тьма

Мне нравилось думать, что мы с Матвеем разные. Свет и тьма, лёд и пламя, добро и зло. Отчасти так и есть. Никакая исповедь не сотрёт отпечаток, оставленный на нём беззаконием – никакая тоска не заглушит моего стремления жить по совести. Но всполох ярости подавил гордость, а градусы подмяли предубеждение, и в промозглом мраке дощатого сарая, мы снова смогли поймать единую волну, на короткое время став просто мужчиной и женщиной.

– Мась... ты где? – растерянно вожу перед собой руками, по шороху одежды пытаясь определить куда отстранился Матвей. Хочет услышать, что он мне нужен? Ждёт, что я стану просить? Умолять? Так я почти согласна. Где же он?! Кисть ударяется обо что-то твёрдое, вроде черенка от граблей или лопаты, отчего инструмент заваливается, оглашая каморку металлическим лязгом цепей. Поморщившись, повторяю попытку, но липкая сеть паутины, вдруг облепившая растопыренные пальцы, вырывает из моей груди истерический визг. – Ненавижу тебя, наглая твоя морда! Хватит забавляться! Я тебе не игрушка! Либо бери, либо катись лесом!

– Всё-таки можно взять? Хорошо подумала? – пьяно смеется паршивец, обдавая горячим дыханием мой лоб. Пошатываясь, он запускает одну руку мне в волосы, а второй нагло расстегивает молнию на платье. Пара секунд и тонкая шерстяная ткань опадает к талии.

– А тебе разве нужно разрешение? – передёргиваюсь от холода. Мне на плечи тут же опускается что-то очень тёплое и мягкое, предположительно толстовка Матвея.

– Да на хрену я вертел твоё разрешение... – горячие губы требовательно впиваются в мою покрытую мурашками шею, а пальцы, алчно смяв полушарие левой груди, тут же опускаются на бёдра и задирают обтягивающий подол платья. Слышится треск разрываемых колготок. В одно движение расправившись с тонким капроном, он вдавливает меня в дощатую стену и возвращается к груди. Дразнит контрастом от лёгкого скольжения языка по следам свежих прикусов, перемежая жадные поцелуи отрывистым шёпотом. – Вспомни, кто я? Подонок... Падаль... Мусор...

– Ещё "Мася" забыл, – хватаюсь за широкие плечи в попытке побороть новый приступ головокружения.

– Точно, юнец зелёный, – Матвей прерывается, чтобы частично стащить с себя футболку и убирает переднюю часть вещи себе за шею. Моя кожа остыла до такой степени, что жар обнажённого торса обжигает, срывая с пересохших губ блаженный стон. – А ты, Вера, знаешь кто? Капризная фифа. И я о тебе даже не думаю, когда не вижу, ясно? Вообще никогда. Совсем.

– Оно и видно, – несильно прикусываю гладкий подбородок, слабо пахнущий мятным лосьоном после бритья. – Маньяк озабоченный. Кто дал тебе право, закатывать мне сцены ревности?

– Ты, – у меня перехватывает дыхание от дерзкого скольжения его руки под влажную ткань атласного белья. Шершавые подушечки пальцев раздражают нежную кожу возбуждая невыносимо. Я будто со стороны слышу свой удивлённый сдавленный всхлип. – А моя девочка готова... До февраля это всё только для меня. Поняла? Смирись, сладкая, и даже не пытайся наставить мне рога.

Запрокинув голову от удовольствия, на ощупь расстегиваю тот же заедающий ремень, что был на Матвее в прошлый раз, вскользь отмечая усилившуюся порывистость его прикосновений. Он постепенно сатанеет и в какой-то момент мне начинается казаться, что я вот-вот потеряю сознание от избыточной остроты испытываемых ощущений. Покачнувшись, усилием воли пытаюсь заставить себя дышать размерено, но в венах уже закипает предвкушение скорой разрядки.

– Мась... – прошу сама не знаю чего, забыв и готовую сорваться колкость, и, кажется, собственное имя, но Лихо понимает с полустона. Рывком приспускает джинсы вместе с нижним бельём, не прекращая ни на миг щекотать тяжёлым дыханием мой приоткрытый рот. Гулкий набат стучащего в ушах пульса замирает на мгновение при первом соприкосновении наших губ – слишком нежном для темпераментного Лиха, слишком желанном для равнодушия, в котором я себя убеждаю.

Мы оба пьяные, наверное, поэтому сегодня всё кажется особенным. Он кажется особенным. Тем самым... хоть это далеко не так. Этот восторженный озноб – целиком заслуга алкоголя, но сейчас плевать, потому что Матвей углубляет поцелуй, превращая в щепки все выстроенные мною границы. Переламывает чувства от отторжения до принятия. От ярости до покорности. Обнажает мою болезненную зависимость, напоминая, как запросто может свести с ума всего пара прикосновений его рук и губ.

Я лишь крепче цепляюсь за водолазку, собранную гармошкой у его затылка, когда Лихо подхватывает меня под бёдра и припирает к стене. Не целует – ест, выпивает дыхание вместе с душой; замутняет сознание; отнимает волю, пока реальность не сужается до капли ядовитого кайфа на острие иглы. Сейчас я сплошь состою из убийственного желания и хмельного куража, завязанного на страхе, что нас могут застукать.

Горячими пальцами Матвей сдвигает в сторону атлас стрингов. Первый же резкий толчок его бёдер заполняет меня до упора, отзываясь жалобным скрипом досок за спиной. Протяжно воет метель, приглушая разрозненный гомон мужских голосов. Кто-то вышел покурить на крыльцо. Всплеск паники вмиг срывает оцепенение с разума. Широко раскрыв глаза, безуспешно таращась в непроглядную темень.

– Слышишь? Там кто-то есть, – я пытаюсь оттолкнуть его, дрожа одновременно от предвкушения и испуга. – Мась, остановись! Нас могут услышать.

Матвей обрывает мой трёп, впиваясь в губы не терпящим возражений глубоким поцелуем, вызывающим одновременно резонный протёст и убийственное по своей мощи желание. Не дожидаясь моей полной капитуляции, он до боли сжимает покрытые мурашками ягодицы и с распаляющей настойчивостью продолжает вбивать в скрипучую стену.

Его мышцы под влажной кожей ощутимо потряхивает, похоже, что выдержка сбоит не у меня одной, и это открытие стремительно гасит последние всполохи сопротивления. Толстовка, задравшись от беспрерывной возни, больше не прикрывает нижнюю часть спины, отчего необработанные доски при каждом жёстком толчке слегка царапают поясницу, но движения внутри меня глушат дискомфорт. Низ живота пылает, заставляя задыхаться от перевозбуждения, и, кажется, даже сердце сейчас сокращается в заданном Лихом ритме.