Цена моих грез - Ева Ройс Страница 24

– Абсолютно, – если я думала, что мужчина разозлится, то я ошиблась – он снова улыбнулся. Чарующе сладко, только на меня уже не действовал его магнетизм. Я уже поняла, что за маской очаровательного парня стоит сгнившая душонка. – Так даже интереснее.

– Рада за вас! – прошипела я, отходя на несколько шагов. От его прикосновения по коже прошла волна отвращения. Хотелось не только лицо помыть с мылом, но и душу. – К сожалению, игрушка сломалась и дальше к использованию не подлежит. Всего вам превратного.

– Какой у тебя острый язычок, девочка, – осклабился Егор. – Тебе будет о–очень хорошо со мной…

Господи, впервые вижу настолько отвратительного человека. Чтобы тошнило только от одного его слова.

Больше не в силах не то что рядом стоять, просто находиться в одном, пускай и большом помещении, развернулась и широкими шагами направилась к высоким резным дверям. К счастью, новый знакомый за мной не пошел. Это несколько меня успокоило, хотя внутри меня до сих пор клокотала ярость и обида. За что он так со мной?

За что они так со мной?..

За дверями, к которым я прижалась спиной, остались Паша, голоса, гомон и тысячи невысказанных мною слов. Мне кажется, за ними же я заперла свою наивность.

Обняв руками плечи, чтобы сохранить тепло, подошла к резным перилам крыльца и посмотрела вверх. На далекий космос.

Я всегда любила ночь. Особенно беззвездную, когда полотно неба чернильно–черное, и лишь луна холодным серебряным сиянием разгоняет тьму. Сегодня как раз звезд не было видно.

– Лисси, я так счастлива, – раздалось так близко, что я вздрогнула от неожиданности. Со стороны парковки к крыльцу направлялись три девушки в роскошных платьях и белоснежных манто, громко смеясь и разговаривая. Одну я узнала сходу – та самая шатенка. Сжав зубы, чтобы не застучали друг о друга от холода, осталась стоять на месте. Девушки же, словно бы не замечая меня, продолжали разговор:

– Ой, – махнула ручкой с идеальным маникюром одна из подружек, – лучше скажи, какой твой Паша в постели.

И глупо хихикнула, отчего захотелось закрыть пальцами уши.

– Он такой… – с придыханием ответила шатенка. – Десять из пяти. Ненасытный и такое творит!..

– Везет же некоторым, – подключилась вторая подруженция. – Подробности будут?

– Конечно. Даже фотографии покажу. Только не тут, девочки, – и будто бы меня не знает, прошла мимо меня, обдав запахом ванили и роз.

А я стояла все стояла, готовая благодарить и их, и всех существующих богов, что "только не здесь". Вдохнула обжигающий холодом воздух, чтобы выдохнуть боль и разочарование.

Даже не сразу поняла, что такое горячее течет по моему лицу.

Закрыла озябшими ладонями лицо, согревая кожу в собственных слезах.

Почему мы так часто обманываемся? Почему нам бывает больно? Почему это чертово сердце не только качает кровь, но и болит? Почему мы можем что–то чувствовать?

Любовь, когда надо ненавидеть. Разочарование. Обиду. Страх.

Страшно, когда люди становятся как кислород, а когда начинаешь ими дышать, то происходит утечка пропана*.

Пускай я и дурочка, но выводы я сделала. И эти выводы оказались горше яда и смертельнее клинка.

Я же говорила, что оказалась в сказке? И вот, пробило двенадцать часов, только вместо наряда принцессы исчезает моя вера в людей.

Пробило двенадцать, и сказка обнажила клыки.

Хочу кричать. Цапарать. Сделать кому–нибудь так же больно, как мне сейчас сделали. Хотелось кричать, а я взгрызалась зубами в свои губы, подавляя крик.

Игрушка. Игрушка.

Я игрушка. Ее чувствами можно играть, ее можно одевать и держать на поводке рядом. Ее можно дрессировать или же ей врать. С ней можно все делать. Она глупая, ослепленная влюбленностью. Она… Я…

Меня всю затрясло, и первый всхлип вырвался наружу. И я оплакивала свою раскоряченную и растерзанную душу. Я оплакивала свою наивность и веру.

Больнее всего нам всегда делают те, кого мы любим больше всего на свете.

Бегом спустилась по лестнице, потом по дорожке, скинув каблуки. Не могу здесь находиться. Умру. Уже умираю. И я чувствую, что он сейчас меня ищет. Не знаю, как я так, но эта мысль меня страшит.

Не хочу! Уже задыхаюсь во лжи. Утопаю в реальности, что оказалась страшнее, чем я могу выдержать.

Вокруг лишь деревья. Обнаженные, темные, уже готовые к предстоящим холодам. И я бегу, петляя, между этими великанами, понимая, что не найду так выхода. Но и понимая, что оставаться не имею сил. Водить я не умею, а водитель никуда не отвезет меня без прямого приказа Левича.

Слезы жгут глаза, стекают мерзкими теплыми ручейками по лицу, размазывая грязь, пот и остатки косметики. Я и так почти ничего не вижу во тьме леса, не освещенного даже луной, а слезы мешают рассмотреть, куда я вообще бегу. Все равно. Хоть на край света, только подальше от этого проклятого места. Вперед, туда, где скрывается за тучами закат.

Платье – прекрасное, длинное, в пол, превратилось в ошметки, покрытые коркой пыли, песка и веток с листьями, а подол – порванный, держащийся на одном честном слове, путается в ногах. Мне бы остановиться, разорвать платье окончательно, чтобы опять не упасть, зацепившись за кусты, но кажется, что если я остановлюсь хоть на миг, даже просто помочь себе, то не смогу продолжить путь. Сил давно не осталось, мышцы горят, а воздух я выдыхаю с хрипом – легкие пылают не хуже костра, а еще меня душат слезы. Отчаянные, горькие и совершенно ненужные. Он не достоин их.

В босые ступни – туфли на высоких каблуках слетели еще там, в особняке – впиваются острые камни, нежная кожа давно кровоточит, ноет, однако я даже не подумываю об отдыхе. Мне кажется, что Он идет за мной. Идет неспеша и смеется над глупостью своей игрушки. Найдет. Он найдет меня даже в Аду. И я сама…

Нет. Я больше не дам играть с собой. Марионетка сломалась, и сломленной кукле больше не нужен кукловод. Шарниры лопнули, глаза потухли, как и исчезла нарисованная улыбка. Жалкое зрелище.

Я бегу. Сквозь ветви, что становятся все гуще, плотнее. Сдираю руки и ноги в кровь, однако я не чувствую боль, лишь дискомфорт. Боль в сердце, что сейчас бьется как сумасшедшее, отсчитывая ритм моей жизни, и в вывороченной наизнанку душе больше. В разы больше. Потому что сама виновата – сама вырвала их с мясом, как глупый Данко, чтобы протянуть тому, кому хотелось лишь игры. Он растоптал протянутое, что сейчас кровоточит, хотя я и пытаюсь прилепить их суперклеем и пластырем обратно.

Поверила, идиотка, в то, что и ублюдки могут любить. Обманулась в который раз.

Смахнула слезы, оступилась и упала на стылую землю, ударившись коленями. От порции резкой боли слезы потекли сильнее, а надежда, что вела меня, все больше и больше начала становиться эфемерной.

Деревья сгустились, а их кроны так сильно переплелись между собой, что образовался плотный навес из веток и листьев, так что даже совсем капелька холодного света луны не проникает сквозь них, чтобы дать мне хоть толику освещения. Темно, беспросветно и отчаянно горько.