Настоящая любовь - Сара Данн Страница 24

И как раз поэтому Оливия ненавидела ее еще сильнее, чем я. Оливия считала, что уж эта область принадлежит ей по праву, во всяком случае, в Филадельфии. Мне, вероятно, следует потратить еще минуту-другую, чтобы обратить ваше внимание на одно очень четкое различие. Оливия — это писательница, которая отвечает на письма о сексе, а Мэри Эллен пишет колонки о своей жизни, и как-то так получается, что в ее жизни секса как раз ужасно много. Как я уже говорила, в этом вроде бы нет ничего ненормального, но, не забывая о том, к чему все это ведет, вам следует знать, что две регулярно появляющиеся колонки о сексе в единственной альтернативной газете — это по-прежнему большая редкость. Хотя, Господь свидетель, власть предержащие все равно стремятся добиться этого, причем не производя при этом впечатления пошлости, низменности и сводничества. Я полагаю, что они не хотят выглядеть сводниками как раз потому, что это их главное занятие. Мне понадобилось очень много времени, чтобы догадаться: рубрика объявлений на последней странице газеты, в которой я работаю, предназначается для проституток. Не уверена, подумала ли я о том, что именно эти леди продают. Я просто считала раньше, что проституткам не разрешается давать рекламу. В общем, кем бы они ни были, рекламу своих услуг они дают. Собственно говоря, настоящий бум альтернативных газет в Соединенных Штатах пришелся на годы в промежутке между движением хиппи и появлением интернет-порнографии.

Одна из проблем, с которой сталкиваются авторы колонок, пишущие их к определенному сроку, заключается вот в чем: иногда у них просто ничего не получается. Например, когда предстоит написать колонку и ничего не выходит. Все заканчивается тем, что в редакцию приносится нечто непонятное. Оно начинается одним, а заканчивается совершенно другим, но сие никого особенно не беспокоит, главным образом потому, что, открывая на следующее утро газету, автор испытывает огромное облегчение, увидев напечатанные строчки там, где боялся увидеть просто пустое место. Дело сделано! Вы справились! И тот факт, что ваше творение оказалось тривиальным, или потакающим вашим желаниям, или идиотским — ну что ж, вы отдаете себе отчет, что вы слишком заинтересованное лицо, чтобы судить беспристрастно. Следует хоть что-нибудь сказать в защиту такого творчества, творчества с пистолетом у виска. Бывает, что все заканчивается тем, что из-под вашего пера выходят вещи, которые вы при нормальных обстоятельствах ни за что бы не написали, но иногда в результате на свет может появиться жемчужное зерно. В большинстве случаев, увы, этого не происходит. В большинстве случаев получается кое-что другое, а вовсе не жемчужное зерно. И, как я полагаю, мои настоящие проблемы в отношениях с Мэри Эллен заключаются в том, что ее колонки напоминают мне об этом, напоминают о том, что грань между свежим, оживляющим, вносящим новую струю материалом и откровенным бесстыдством до опасного тонка. Я читаю колонки Мэри Эллен и думаю: «Вот глупая девчонка, которая пишет глупые вещи».

И еще. Она и как человек и как личность оставляет желать лучшего. В этом заключается еще одна грань проблемы. Ее нельзя назвать ни милой, ни хорошей. Я отдаю себе отчет в том, что, наверное, уделяю слишком много внимания необходимости быть хорошей и милой. Я понимаю, что существует масса других качеств, которые следует развивать в себе, что из меня и мне подобных, вероятно, следует выбить добродетельность и любезность вместе с тактичностью и что я, скорее всего, зарабатывала бы больше, если была бы чуточку более плохой и злобной, но тем не менее. Мне трудно найти общий язык с любой женщиной, которой наплевать с высокой башни на доброту и тактичность, поэтому мою проблему с Мэри Эллен можно свести к следующему: она меня пугает. Я не понимаю правил, по которым она играет, и втайне убеждена, что она не признает вообще никаких правил.

— Что ты судила? — поинтересовалась у меня Мэри Эллен, когда увидела, что я вошла на рынок.

— Пирог, — ответила я. — Собственно говоря, четырнадцать пирогов. А ты?

— Кексы, — сказала она. — Заодно нас и покормили.

— Матт съел двенадцать сырников, — сообщила я.

Мэри Эллен намотала на указательный палец длинную прядь своих светлых волос.

— Мне жаль, что у вас с Томом так получилось, — сказала она.

Я кивнула головой.

— Кейт себя чувствует просто ужасно из-за этого, — заметила она.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы переварить услышанное.

— Ты ее знаешь?

— Она моя подруга.

— Разумеется, — сказала я. — Разумеется. Как же иначе.

— Она взаправду не верит в такие вещи, — сказала Мэри Эллен. — Еще несколько месяцев назад я говорила ей, что это совсем не клево. Понимаешь, совсем не круто.

Перед глазами у меня все поплыло.

— Она говорит, что Том отзывается о тебе очень тепло, — продолжала Мэри Эллен.

— Да, конечно. Извини, — выдавила я, — мне надо кое-куда отойти.

Словно в тумане, я направилась в дамскую туалетную комнату. Мне потребовалась целая минута, чтобы сложить вместе кусочки головоломки, хотя их и было-то всего три, и они легко образовывали цельную картину. Мэри Эллен знала о том, что Том спит с Кейт Пирс, еще до того, как об этом узнала я. И — что в некотором смысле было намного хуже — она хотела, чтобы я знала, что она знает. Ей было недостаточно, что меня унизили, а я об этом не знала. Она почувствовала, что должна привлечь мое внимание к моему же унижению. Я представила, как она каждую неделю читает мою колонку, мои колонки, в которых я самодовольно и подробно описывала, как стала жить с Томом, как мы покупали диван вместе с Томом, мое всестороннее счастье с Томом, и все это время она знала, что Том трахается с Кейт Пирс за моей спиной. Я почувствовала, что меня тошнит. Мне по-настоящему захотелось умереть. Какая-то часть меня могла смириться с фактом, что Кейт знала — я хочу сказать, что у меня достаточно причин злиться на Кейт, и тот факт, что она знала о своей интрижке с Томом до того, как об этом узнала я, был отнюдь не главный — но Мэри Эллен! Мой лучший враг! Женщина, которая не желала мне ничего, кроме зла! Я была уничтожена. И никак не могла поверить, что это Том поставил меня в такое положение. Я знаю, это звучит нелепо, но некая часть меня могла понять, как и почему случилось так, что Том теперь спит с Кейт Пирс, и даже то, что он несколько месяцев встречался с нею за моей спиной. Но то, что он делал это и отдавал себе отчет в том, что об этом узнает Мэри Эллен, знал, что его поступки вот так унизят меня — это показалось мне почти невозможным. Как такое вообще могло произойти?

Должно быть, он по-настоящему меня ненавидит. Я сидела в туалете, по лицу у меня ручьем текли слезы, когда эта мысль озарила меня. Том должен по-настоящему меня ненавидеть. Это было единственное объяснение, которое приходило мне в голову и имело хоть какой-то смысл. Только так все укладывалось в целостную картину. От этих слов, эхом отдававшихся у меня в голове, от одной этой мысли мне стало так дурно, что я едва могла дышать. «Что же я такого сделала, что он меня возненавидел так сильно? — задумалась я. — И как я могла этого не замечать? Я имею в виду, что часть меня могла понять, что Том мог скрывать неверность, я даже, в некотором роде, способна была представить, что одна ложь наслаивалась на другую, как кирпичная кладка — но как, ради всего святого, ему удавалось скрывать свою ненависть?»