Шелк аравийской ночи - Николь Фосселер Страница 23

Шестнадцатого января Ричард покинул Каир и ненадолго остановился в Аденской гавани, прежде чем продолжить путешествие в Бомбей, чтобы возобновить службу. Он писал из дома доктора Джона Штейнхаузера, старого друга со времен Карачи, с недавних пор занимающего должность врача в захваченном англичанами городе на юго-западе Аравийского полуострова. Они задумали перевести на английский сборник увлекательнейших историй под названием «Тысяча и одна ночь» и вместе мечтали вернуться в Марсель, «уголок Африки в Европе, – как выразился Ричард, описывая их загородный дом, – где мы будем проводить досуг в гамаках, не притрагиваясь к книгам, бумагам, перьям, чернилам, письмам и телеграммам – это будет для нас отступлением, отдыхом, который подготовит нас к окончательному склерозу».

Написанные им слова, в которых все эти годы Майе виделось столько любви, строчки, между которыми мерещилось столько чувств, тоски и обещаний, теперь казались пошлыми, пустыми и отравленными снобизмом. Они не могли сравниться с письмами, написанными Ральфом – он с чувством рассказывал ей про свою семью, как они отметили в конце декабря его двадцать восьмой день рождения, и о своих впечатлениях от возвращения на родину после многолетнего отсутствия.

…В Челтенхеме и Монпелье на каждом углу выросли новые дома, и поэтому иногда мне кажется, что я на чужбине. В каком-то смысле, так и есть, если бы все остальное не было так хорошо знакомо. Моя невестка Изабель – прекрасный человек, сложно поверить, что сначала они с мамой друг другу не понравились! Теперь живут душа в душу, а Томас-младший уже настоящий маленький разбойник…

Он сыпал вопросами: как у Майи дела, как она проводит дни и что думает о предстоящей войне. И постоянно вставлял комплименты, сперва робкие, но вскоре – куда более смелые:

Я мог бы слушать вас часами, днями напролет, внимать вашим рассказам об истории Оксфорда и его зданий… Ваши глаза похожи на камень «тигриный глаз» в свете солнца… Вы держитесь так грациозно и естественно и вместе с тем – так пленительно…

Джонатан тоже молча предавался раздумьям. Ему удалось без особых усилий убедить Марту позволить Майе продолжать переписку с Ричардом Бертоном. Несколько спокойных аргументов, разумных и объективных, плюс немного лести, к которой она была столь восприимчива с тех пор, как стала второй миссис Гринвуд и пыталась завоевать сердце мальчика, оставшегося без матери, – и о запрете на переписку или невыдаче хранимых писем не стало речи. Он сделал это ради Майи, зная, насколько та дорожит связью с Бертоном, и все же не мог смотреть на эти отношения без снисхождения. Содержание писем было ему неизвестно, и он не понимал, что их объединяло, но все равно боялся, что однажды Майя раскается в своем детском увлечении, из-за которого потратила столько времени на ожидание.

– Он не скоро вернется, – наконец прервал он тишину.

Майя помолчала, пытаясь побороть неожиданно подступившие слезы. Джонатан с непоколебимой уверенностью произнес то, что она и сама понимала – даже слишком хорошо понимала, но не хотела признавать.

– Да, – согласилась она хрипловатым голосом, – он вернется очень не скоро.

Джонатан медленно кивнул, скорее себе, чем сестре, с глубоким вздохом оттолкнулся от стула, стоящего у секретера, и пошел к двери.

– Джонатан, – вполголоса позвала Майя, когда он уже взялся за ручку, и он повернулся, вопросительно подняв брови. – Почему мы, женщины, можем хоть в какой-то степени распоряжаться собственной жизнью, только если выйдем замуж за подходящего человека?

Он смущенно опустил глаза, беспомощно пожал плечами и снова посмотрел на сестру.

– Не знаю. Возможно, – он понизил голос до шепота, – возможно, среди вас слишком много таких, как Ангелина.

Увидев, что Майя лишь слабо улыбнулась в ответ на шутку, он серьезно добавил:

– Я бы изменил это, если бы знал как.

Безмолвно посмотрев на него, она прошептала, явно пытаясь сдержать в себе отчаянную горечь – голос ее от этого стал совсем низким:

– Я тоже.

Майя сухо сглотнула, отвернулась к окну и прижалась лбом к стеклу. Растерянный, Джонатан еще какое-то время неподвижно стоял у двери, не зная, что сказать, но внутренний голос подсказал ему: уходи! – и он тихо вышел из комнаты. Майя даже не услышала легкого щелчка, с которым захлопнулась дверь. Она не сразу заметила, что не переставая гладит большим пальцем письмо Ральфа.

…миссис Гринвуд любезно пригласила меня в марте на две недели в Блэкхолл. Я с удовольствием приму приглашение – разумеется, если вам тоже этого хочется. Вы хотите со мной увидеться, мисс Майя?

Она подышала на стекло и на туманном пятне, оставшемся от ее дыхания, нарисовала указательным пальцем сердце, вписав в него букву Р. И, хотя сама не успела понять, означал ли инициал «Ральф» или «Ричард», стерла пятно рукавом, разозлившись на себя за такое ребячество. Наверное, пусть это была и колкость, Ангелина невольно оказалась права тем декабрьским днем… Майя повзрослела и взяла судьбу в свои руки.