Руфь - Элизабет Гаскелл Страница 23

— Хорошо, не будем говорить о манерах этой молодой особы. Но я надеюсь, вы, по крайней мере, не станете защищать вашей связи с ней. Надеюсь, вы еще не настолько потеряли всякое приличие, чтобы находить возможным или удобным для вашей матери оставаться под одной кровлей с падшей девицей, встречаться с ней каждый день и каждый час?

Она ждала ответа, но его не последовало.

— Я спрашиваю у вас простую вещь: хотите вы этого или нет?

— Думаю, что нет, — ответил он мрачно.

— А мне кажется, вам бы очень хотелось, чтобы я уехала отсюда и оставила вас вдвоем с вашей порочной подругой.

Реакции снова не последовало. Мистер Беллингам сердился и про себя винил во всем Руфь.

Наконец он заговорил:

— Матушка, ваш отъезд не выведет меня из затруднительного положения. И после всех ваших забот я меньше всего хотел бы обидеть вас или избавиться от вашего присутствия. Но я должен сказать вам, что Руфь вовсе не до такой степени заслуживает порицания, как вы представляете. Я и сам был бы рад больше не видеть ее, но скажите, как мне это устроить, чтобы не повести себя некрасиво? Но только избавьте меня от всего этого, пока я еще так слаб. Отдаю себя в полное ваше распоряжение. Удалите ее, если хотите, только уладьте все как-нибудь честно и благородно. И не говорите мне об этом ни слова. Я не могу этого выносить. Дайте же мне покоя, не надоедайте вашими наставлениями, пока я прикован к проклятому месту и пока я решительно не в силах отогнать от себя неприятные мысли.

— Мой милый Генри, положись на меня!

— Ни слова более, матушка! Это скверное дело. Трудно мне не упрекать себя за него. Я не хочу об этом думать.

— Не будь так строг к себе, мой милый, пока ты еще так слаб. Конечно, можно раскаиваться, но что касается меня, то я твердо убеждена: это она своим кокетством увлекла тебя. Тем не менее, как ты говоришь, все нужно уладить честно и благородно. Признаюсь, я была весьма огорчена, когда в первый раз услыхала об этой истории. Но когда я увидела эту девчонку… Впрочем, если это тебе досаждает, я не буду говорить о ней ни слова. Я только благодарю Всевышнего, что Он открыл тебе глаза!

Она села и замолчала. Потом, подумав немного, велела принести свой письменный прибор и принялась что-то писать. Сын ее становился между тем все беспокойнее, им овладело какое-то нервное раздражение.

— Матушка, эта история надоела мне до смерти, я не могу прекратить о ней думать.

— Предоставь это дело мне. Я все устрою как нельзя лучше.

— Не уехать ли нам отсюда сегодня же ночью? В другом месте эти мысли не будут так мучить меня. Я ни за что не хотел бы еще раз увидеть ее. Я боюсь сцены, а между тем мне кажется, что я должен бы ее повидать, — нужно же объясниться.

— О, об этом и думать нечего, Генри. Лучше поскорей уедем отсюда, — сказала миссис Беллингам, испугавшись одной мысли об их свидании. — Через какие-нибудь полчаса мы можем отправиться, а к ночи уже будем в Пентрвелсе. Теперь еще только три часа, а вечера нынче длинные. Симпсон может остаться здесь и окончить укладку вещей без нас, потом она отправится прямо в Лондон и там нас встретит. Макдональд и сиделка поедут с нами. Но в состоянии ли ты вынести эту дорогу, ведь тут целых двадцать миль! Как ты думаешь?

Мистер Беллингам был готов на все, лишь бы избавиться от неловкости. Он чувствовал, что ведет себя по отношению к Руфи не так, как следует, но как именно следовало вести себя, он не понимал. Отъезд выводил его из затруднительного положения и избавлял от нравоучений. Он знал, что мать его не скупа на деньги, и поэтому надеялся, что она уладит все самым «честным и благородным» образом. Что же касается до объяснений, то он решил через несколько дней непременно написать Руфи. Таким образом, он успокоил себя. К тому же сборы и укладка вещей несколько рассеяли его дурное расположение духа.

В это время Руфь совершенно спокойно сидела в своей комнате, коротая долгие и утомительные часы ожидания мечтами о долгожданном свидании с возлюбленным. Окна ее выходили во двор, к тому же комната находилась в боковом крыле, в стороне от главного корпуса гостиницы, так что до нее не доносился шум, говоривший об отъезде. Но если бы она и услышала скрип быстро отпиравшихся дверей, если бы до ее слуха и долетели короткие, отрывистые приказания и стук колес отъезжающего экипажа, она и тогда не догадалась бы об истине: любовь внушала ей незыблемую веру.

В шестом часу в дверь постучали, и горничная подала ей записку от миссис Беллингам. Эта леди никак не могла подобрать нужных слов, но в конечном счете у нее получилось следующее:

Благодарение Богу, сын мои, поправляясь от болезни, осознал наконец всю преступность и греховность своей связи с вами. По его настоятельному желанию и во избежание нового свидания с вами мы намерены покинуть это место. Однако, прежде чем я уеду, мне хотелось бы призвать вас к раскаянию и напомнить вам, что вы ответите перед Богом не только за одну себя, но и за всех тех, кого вы совлечете с истинного пути. Я буду молиться, чтобы вы возвратились к честной жизни, и советую вам, если вы еще не умерли «во смерти и во грехе», поступить в какое-нибудь исправительное заведение. Выполняя волю моего сына, прилагаю при сем билет в пятьдесят фунтов.

Маргарет Беллингам

Неужели это конец всему? Неужели он действительно уехал? Руфь вздрогнула и обратилась с этим последним вопросом к служанке, которая задержалась в комнате, потому что догадывалась о содержании письма и хотела посмотреть, какое впечатление оно произведет.

— Да, мисс, когда я подымалась по лестнице, карета отъезжала от крыльца. Ее и теперь еще можно увидеть из окна двадцать четвертого номера на дороге в Испитти. Не хотите ли посмотреть?

Руфь вскочила и быстро пошла за служанкой. Да, карета была еще видна: она медленно, с большим трудом поднималась по пыльной дороге в гору.

Она может догнать его, она может сказать ему последнее прости, запечатлеть в своем сердце его образ, бросить на него последний прощальный взгляд! И когда он увидит ее, он вернется, он не бросит ее совсем, навсегда. Едва подумав об этом, Руфь бросилась в свою комнату, схватила шляпку, надела ее и, дрожащими руками завязывая ленты, сбежала с лестницы, кинулась в первую попавшуюся дверь, не обращая внимания на ворчание миссис Морган. Хозяйка гостиницы была раздосадована не совсем нежным расставанием с миссис Беллингам, которая хотя и щедро заплатила, но отругала ее на прощание. Увидев, что Руфь, пренебрегая запретом, выбежала через парадный ход, миссис Морган вышла из себя и разразилась проклятиями.

Хозяйка еще не закончила свою речь, как Руфь была уже далеко: она бежала по дороге, ни о чем не думая и едва дыша. Сердце ее колотилось так, будто готово было выскочить, но она не замечала этого: вся она превратилась в одно желание — догнать экипаж. Однако карета, как неуловимое привидение, с каждым мгновением отдалялась все больше и больше. Руфь не хотела этому верить. Ей казалось, что она вот-вот взберется на вершину горы, и оттуда легко будет сбежать и настигнуть экипаж. И она бежала и на бегу молилась — с какой-то дикой страстностью — о том, чтобы еще хоть раз увидеть его лицо, увидеть во что бы то ни стало, даже если после этого придется умереть у его ног.