Актриса - Екатерина Маркова Страница 23

Алена повернулась к Сиволапову, потянула из трубочки сок и спросила:

— Я забыла предупредить тебя перед прогоном, что поменяла кое-какой текст. По этой причине у тебя такой кислый вид?

— Естественно. Я все-таки автор!

— Но не Шекспир же! — И, не обращая внимания на возмущенные попытки Сиволапова что-то возразить, Алена обратилась к цехам: — Ребята, все подробности у меня записаны — это после второго акта. Погрешностей меньше, чем я ожидала, но достаточно для интенсивной и целесообразной работы. Радистов прошу микшировать звук перед началом реплик, а не налезать на текст. После текста — малюсенький люфтик, как вздох, — и снова пошла музыка. Это важно. Иначе получается грязь. То же со светом. Мягче, постепенней прибирать его, захватывая последние реплики. Да, вот еще… вылетело из головы… гримеры здесь? Ага, вижу. Валечка, сиди, сиди, я же в микрофон говорю — услышишь. У Жени и Кати сейчас почему-то получились одинаковые прически. Это не годится. Подумай что-нибудь с Женей, только обойдись без париков. Кате можно чуть поярче глаза, но совсем чуть-чуть. У нее глаза темные… возможно, тени поискать другие… Теперь монтировщики. Ребятки, родненькие, запомните: когда задник светлый, как у нас, любые ваши попытки прошмыгнуть незамеченными вызовут лишь смех в зале. Я раз пять видела контрастно-темную фигуру Бритикова на фоне задника и светлых порталов. То же к Севе. Сева, ау, откликнись!

Длинная фигура Домового появилась на сцене и застыла рядом с сидящей там же гримершей.

— Сева, все перестановки реквизита и легкой мебели делай откровенно… как прием. Тебя все равно видно. Так что двигайся, как полноправный участник всего происходящего на сцене. И еще. Начиная с первого спектакля, то есть со сдачи худсовету и труппе, цветы, которые дарит Гладышев Воробьевой, вернее Валентин — Яне, должны быть настоящими. Пока, естественно, пусть останется искусственный букет. Вроде бы все. Более подробные замечания — после прогона.

Алена откинулась в кресло, допивая сок.

Раздался голос помрежа:

— Внимание! Всех прошу приготовиться к началу прогона второго акта. Осветители, радисты, готовы? Актеров прошу спуститься вниз. Трембич, Воробьева, Миша Трифонов, приготовьтесь к началу. Валера Гладышев, не забудь в гримерной свой реквизит.

Зал медленно погрузился в темноту, лишь настольная лампа освещала фигуру Малышки за режиссерским столиком. Полилась нежная и одновременно мощная, волнующая музыка. Алена повернула голову к Сергееву и подняла вверх большой палец. Он в ответ счастливо улыбнулся. Алена почти сразу зашептала какие-то замечания в диктофон. Ей сейчас было и горько и радостно, как всегда бывает, когда спектакль, словно маленький ребенок, вынянченный до умения встать на ножки, обретает самостоятельность и принимается набирать силу, формировать свой образ и свои законы, начинает понемногу отторгать своего создателя, с каждым спектаклем заявляя о собственной самодостаточности. И надо иметь мужество вздохнуть поглубже и… пустить его в большое плавание.

«Это будет хороший спектакль, — подумала Алена без малейшего оттенка самодовольства и самолюбования, но с уверенностью истинного таланта в свои силы, — он, возможно, сослужит людям неплохую службу — заставит задуматься о том, что нет такого греха, которого не смогла бы искупить любовь… И еще о том, что, по сути, человек не имеет ни необходимости умереть, ни полноты, необходимой для бессмертия. Ибо сам по себе не укоренен ни в смерти, ни в бессмертии — потому что и то, и другое дается ему Богом… К чему «прислонит» он свое бытие — таким и станет…»

Время приближалось к началу вечернего спектакля. Перекусив наскоро в буфете, Алена поднялась к себе в кабинет. Успела сделать несколько звонков, когда в дверь просунулась голова Кати Воробьевой.

— Можно на минуточку?

Алена согласно кивнула, и Катя протолкнула в кабинет сопротивляющегося Севку.

— А я там подожду! — Она быстро юркнула за дверь и плотно прикрыла ее за собой.

Теперь при ярком электрическом свете Алена увидела, как чудовищно выглядит Севка. Из него словно ушла жизнь — таким серым было его лицо. Всегда живые, блестящие глаза провалились и смотрели как бы внутрь себя, лишь краешком сознания фиксируя то, что происходит вокруг. Он сильно похудел, и одежда висела на нем мешком. Алена отвела взгляд от его тонкой, худющей шеи, торчащей жалостливо из растянутого ворота свитера, и спросила жестко:

— Бриться когда будешь?

Севка не отвечал, молчал угрюмо, разглядывая носки своих ботинок.

— Кофе выпьешь?

Ироничная усмешка растянула бледные губы:

— Да нет уж, спасибо — с этим напитком я, по-моему, завязал надолго.

— Любые ошибки, в том числе ошибки следствия, исправляются, — тихо проговорила Алена.

— Да что-то не больно они торопятся их исправлять, — глухо возразил Домовой.

— Для всего требуется время… Потерпи. Объявится внук Оболенской — и многое сразу прояснится. Нам нужен Адам.

Севка вдруг судорожно сглотнул с каким-то странным гортанным звуком и, зажав руками рот, пробкой вылетел из кабинета.

Алена вышла следом, но ни его, ни Кати в приемной уже не было.

Зато в дверях показалась массивная фигура Сколопендры.

— Чуть с ног не снесли, чумовые. А эта… то на палочку опирается, то носится так, что ветер в ушах свистит!

Сколопендра прошла за Аленой в кабинет и решительным жестом молча выложила на стол маленькую диктофонную кассету.

— Что это?

Зинаида Ивановна засопела, и ее круглое лицо покрылось мелкими капельками пота.

— Здесь записан разговор Оболенской с внуком.

Алена изумленно взглянула на вахтершу.

— О покойниках дурного не говорят, но я давно предупреждала вас, Алена Владимировна, что весь этот род княжеский — гнилой, ничего от них полезного не дождешься. А как этот появился… интеллигентный такой… у меня сразу возникло предчувствие чего-то недоброго. И недаром…

— Вы что же… Нет, подождите… Ужас какой! Вы что же, таким образом подслушивали разговоры Оболенской? — Алена с недоверием и отвращением уставилась на кассету, словно перед ней лежала дохлая мышь или раздавленная гадюка.

— Все, как есть, — подтвердила Сколопендра. — В каждое ее дежурство в своем халате на вешалке оставляла диктофон. У меня внук в ФСБ, уж до капитана дослужился, так он мне самую сверхтонкую ленту достал, чтобы на все дежурство хватало.

Алена запрокинула голову и громко расхохоталась. На глаза выступили слезы, она сдернула хрупкие очечки и смеялась, смеялась и никак не могла остановить свой дикий, отчаянный хохот.

— Вот это сюжеты жизнь преподносит! — выговорила она с трудом, давясь смехом: — Никакая драматургия не сотворит.

— Между прочим, не вижу в этом ничего смешного, — обиженно поджала губы Сколопендра.