Насколько мы близки - Сьюзен С. Келли Страница 23

Когда она пригласила наших девчонок мастерить рождественские свечки – оборачивать их кулечками из бумажных полотенец, окрашивать из пульверизатора и обсыпать сушеной лузгой магнолии, – Бетти и Слоун заныли, что они уже большие для детсадовских занятий, но мы с Рут настояли, чтобы девчонки пошли.

Рождество разочаровало теплом и бесснежьем. Ближе к вечеру мы всей семьей начали четырехдневное напряженное турне по родственникам – в промежутке между Рождеством и Новым годом чужое горе отходит на второй план. Кэмпбеллов тоже не было дома – их пригласили в Нью-Йорк, родной город Рида, на великосветский вечер. В канун Нового года зарядил противный холодный дождь, и мы со Скотти решили отметить праздник взятым напрокат видео. Спать легли задолго до полуночи, оставив детей в компании телевизора и виноградной шипучки.

В мрачных сумерках следующего дня я без особой надежды на успех копалась в мусорном мешке у обочины – искала нечаянно выброшенную инструкцию, – когда появилась Рут, волоча голую елку. До приезда мусоровозов окрестные улицы были усеяны отслужившими свое елками. Будто повергнутые ниц, облаченные в панталоны красотки Юга, деревца лежали на обочинах, обнажив каркас из веток. Лишенные мишуры и игрушек, вечнозеленые красавицы, которых совсем недавно так придирчиво выбирали, наряжали и водружали на постаменты в гостиных, теперь заняли место среди самого заурядного мусора.

– Грустное зрелище, верно? – заметила вместо приветствия Рут. – Держу пари, Чистюли избавились от елки через день после Рождества.

– Как прошел прием? – спросила я.

Рут выщипнула из веток елки серебристый «дождик», намотала на палец.

– Помнишь восторг при виде своего имени, выписанного каллиграфической вязью на карточке гостя модной вечеринки? Помнишь? Было время, когда я тайком прятала этот квадратик, это воплощение изящества и шарма, в свою сумочку, уносила домой, хранила, вынимала, разглядывала. Эдакий изысканный сувенирчик. – Она плотнее завернулась в пальто и подняла кожаный воротник. – Новогодние решения приняла?

– За дурочку меня держишь, Рут? – Мы давным-давно сошлись на том, что новогодние решения обречены на провал. Не дождавшись реакции, я все же призналась: – Скотти за меня принял. Одно.

Рут встрепенулась:

– Скотти? С каких пор ты ему это позволяешь?

Я пожала плечами:

– Решение-то, по правде говоря, довольно милое. Скотти хочет, чтобы я притормозила. Чтобы в новом году находила время любоваться цветами. Чтобы перестала торопить жизнь, беспокоиться о следующем дне, следующем письме, следующем рассказе.

Рут кивнула. Призрачный туман стелился над долиной, где недавние дожди воскресили журчание ручейка. На другой стороне сквера высился особняк Лоуренсов, по-прежнему внушительный, но теперь лишенный жизни. «Смешно, не правда ли, – недавно сказала Рослин без намека на шутливость, – что в самом начале брака, по горло занятая малышами, ты мечтаешь, чтобы в доме было чисто и красиво. Потом дети вырастают, у тебя наконец появляются на это время и силы, но тебе уже плевать. Смешно».

Пока мы с Рут в молчании смотрели на дом, фонарь над дверью вдруг вспыхнул, тускло осветив покупной рождественский венок, успевший высохнуть до круглого остова.

– С Рослин играют краплеными картами, – сказала Рут. – Шулер всегда в выигрыше. Он получит свою блондинку, деньги, новую жизнь. Ему все, ей ничего. С нами тоже жульничают, Прил.

– На дворе новый год, – возразила я. – Все может измениться. Рослин явно лучше, с ней все будет в порядке. Как там у Шекспира? «Люди время от времени умирали, и черви их поедали, но случалось все это не от любви» [30].

– У Шекспира «мужчины», – уточнила Рут. – «Мужчины умирали, но случалось это не от любви».

– Рослин справится, – настаивала я.

– Не знаю, – протянула Рут. – Не уверена.

Я подышала на ладони, согревая застывшие пальцы.

– А с чего вдруг этот вопрос о моих новогодних решениях? Вы с Ридом какие-нибудь приняли?

– Не знаю, как Рид, а я приняла.

– Ну и?

Рут помолчала. Протяжно выдохнула.

– Отныне за свое счастье отвечаю только я. Я никогда в жизни не открою утром глаза, полагаясь на кого-то другого, кроме себя. Меня никогда не собьет с ног безумная любовь или ее отсутствие. Больше никогда – никогда! – я не подставлю себя под такой удар.

Глядя на Рут, я чувствовала, как между нами вновь, далекий и смутный, встает желчный призрак непонимания, с которым я впервые столкнулась на конюшне годы назад.

– Но, Рут… ведь в браке – и не только в браке, в любых отношениях – твое счастье, твое благополучие идет рука об руку со счастьем другого человека. Ты жертвуешь долей независимости, потому что ты этого хочешь. Как можно отделить счастье близкого человека от своего собственного? Как можно быть счастливой в одиночку, не причинив при этом боль другому?

– Ох, Прил! – Облачка пара отмечали каждое слово Рут. – Ты живешь ожиданием счастливого конца. Разве писатель имеет право верить в счастливый конец?

Меня пробрал озноб; опустив голову, я носком ботинка пинала усыпавшие асфальт еловые иголочки. Зябко пряча руки в карманах, шмыгая носами на промозглом ветру, проникавшем под пальто, мы долго стояли бок о бок в густеющих потемках. Впереди, будто долгий срок заключения, нас ждали зимние месяцы в четырех стенах – мрачные, пустые, бездушные.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказала я упрямо. – Если любишь – разве можно быть счастливой в одиночку?

– Не знаю, Прил. – Сама не заметив того, Рут дословно повторила свой недавний ответ. – Не уверена.