Молочные реки - Наташа Колесникова Страница 23

— Ты что, Андрей, совсем сдурел? — говорил Пустовой. — Это же твое дело, ты все организовал, все построил как надо, людей нужных взял. Завод работает как часы. А ты хочешь его бросить?

— Иван Тимофеевич, плесните еще чуток.

Они сидели на просторной двенадцатиметровой кухне, пили водку и закусывали вареной колбасой. Сергиенко до этого уже изрядно выпил, и теперь Пустовой не знал, что делать. Хотел выпить, поговорить с Андреем, но какой разговор, если он уже серьезно пьян?

— Андрей, перестань дурака валять. Ничего хорошего от твоего, так сказать, демарша не выйдет. Ну чего ты добиваешься, можешь мне объяснить?

— Могу, Иван Тимофеевич. Я не хочу на нее работать, не хочу работать там, где она хозяйка. Это что, возбраняется?

— Дурацкое решение, абсолютно дурацкое. Ты пойми, что не на нее работаешь, а на себя. Ты все сделал, все организовал, это твое! А теперь хочешь бросить?

— А теперь хочу.

— Ну, Андрей!..

Сергиенко чокнулся с рюмкой Пустового, стоящей на столе, выпил, бросил в рот кусок колбасы.

— Иван Тимофеевич, вы много сделали для нас. Знаете, я вас не просто уважаю, а люблю, как третьего отца… вторым был Дмитрий Петрович, хороший человек… Вы правильно все сделали, поставили на нужного человека, и он полностью… оправдал. А я тут при чем? Ну, сделал, организовал. Но если бы наши йогурты и сырки всякие хреновы никто не покупал, кем бы мы были? Никем. И зачем все эти разговоры? Мы, технари, никто теперь. Они, менеджеры, все решают. А мы?

Так-то оно так, Пустовой понимал это, но не хотел мириться с тем, что они, технари, совсем уж ни при чем.

— Ты вспомни, сколько раз это хваленое немецкое оборудование давало сбои! — сердито сказал он. — И ты решал эти проблемы быстро и качественно. А если б не решил? Такие убытки случились бы, что кранты всем этим сыркам и йогуртам.

— Да плевать мне на них! — махнул рукой Сергиенко.

— Дурак ты, Андрей, ох, дурак. Ну поехала она в Сочи, ну… погуляет там. И что? Ты не гулял на сторону?

Сергиенко криво усмехнулся, по новой наполнил свою рюмку, поднял ее.

— Мы же казаки, Иван Тимофеевич. А кто такие казаки? Люди, которые никогда не знали крепостного права. Свободные люди, понимаете? Я хочу быть свободным, и все дела.

— Теперь другие времена, — пробурчал Пустовой.

Он тоже был казаком, но свободным себя никогда не чувствовал. Что при Советской власти, что теперь — всегда нужно было приспосабливаться, приноравливаться, учитывать настроения руководящих, так сказать, товарищей. Пустовой выпил свою рюмку, встал из-за стола.

— Андрей, мой тебе совет — выходи завтра на работу, хватит дурью маяться. Это все, что могу сказать тебе.

— Спасибо, Иван Тимофеевич, — еле слышно пробормотал Сергиенко.

Он тоже встал, обнял Пустового, поцеловал в щеку. Потом проводил до двери в прихожей и вернулся на кухню. Понимал, что Иван Тимофеевич все говорит правильно, чувствовал, как жалко будет ему расставаться с системой, которую сам же и создал. Но эта система была подчинена Елене, а с ней он не хотел иметь никаких дел, ни сейчас, ни в будущем. Эта женщина просто не существовала для него. Но как же больно было это сознавать! Очень больно!

Он налил себе еще водки, выпил, покачнулся, но удержался на ногах. Огляделся, неожиданно подумал, что эта квартира тоже принадлежит Елене, стало быть, чужая. Присел на стул, вспомнил, как впервые перешагнул ее порог. Волновался, хоть и был знаком с Ленкиными родителями, а все же коленки дрожали. Одно дело быть знакомым со вторым секретарем горкома партии, а другое — жить в его квартире. Но как-то очень быстро освоился, ее родители — оба интеллигентные, ироничные — прекрасно понимали, что парню не так-то просто привыкнуть к быту другой семьи, и потому в любых спорах всегда вставали на его сторону. Ленка часто злилась, орала на них: «Вы мои родители или его?!» С ними все было легко и просто, и в самые голодные времена кошмарного правления почти земляка в доме были уют и достаток.

Как же их сейчас не хватает! Осенью девяносто первого погибли, возвращаясь с дачи. В их «Волгу» врезался грузовик, убийцу до сих пор не нашли.

Сергиенко мрачно усмехнулся. Ну да, тестя и тещу он любил так же, как и своих родителей. По правде сказать, ссорились они с Ленкой редко, но если Ленка чересчур долго обсуждала с матерью очередную обновку, Дмитрий Петрович уводил его на кухню, наливал по рюмочке коньяку, и они обсуждали важные для мужчин проблемы — ситуацию в стране, международное положение. Кстати, тесть был не меньшим демократом, чем тогдашний правитель, но абсолютно не воспринимал те решения, которые принимались в Москве. А он, Сергиенко, никогда не увлекался общественной деятельностью, считал, что партия сама по себе, он сам по себе. Но тогдашние разговоры с тестем были невероятно интересны. Иногда казалось, что говорит с ярым антисоветчиком, диссидентом, а это ведь был второй секретарь горкома!

Хорошие люди, наверное, потому и ушли в иной мир до срока… Сейчас бы поговорил с тестем, рассказал бы ему все, он бы понял и помог. Да что сейчас! И раньше не было бы других женщин у него, проблем в семье, если б они жили.

Сергиенко посмотрел в окно — уже смеркалось. А теперь, значит, и эта квартира стала чужой. Иван — официальный ее хозяин, а Ленке принадлежит дом на Мовсесяна. А ему… Да ни черта и не надо. В крайнем случае уедет к родителям в Левобережную, будет там кур разводить да огород осенью копать под картошку и овощи. Ничего он у нее просить не станет. И уж никогда не обратится за помощью к Тамаре. Какая же она дрянь!