Люблю и ненавижу - Виктория Лайт Страница 23

– Ты уже начинаешь оказывать женщинам протекцию? – рассмеялся Джеймс. – Чем же все это закончится, хотел бы я знать?

– Ничего смешного, – буркнул Сид. Он всегда воспринимал слова Дилана за чистую монету. – Я просто хочу помочь…

– И непременно за счет компании, – закончил за него Джеймс.

– Ты же знаешь, что я ни за что не стану причинять компании вред, – возмутился Сид.

– Хорошо, не сердись, – улыбнулся Джеймс. Ему надоело дразнить Сида. – Бери кого хочешь. Я рад, что у тебя наконец появилась подружка. На моей памяти ты впервые просишь за женщину.

Последовало гробовое молчание. Джеймс физически ощущал, что Сид в ярости.

Что я сказал не так? – удивился он про себя.

– Она не моя подружка, – прошипел Сид. – И я буду очень тебе благодарен, если ты в будущем воздержишься от грязных намеков.

Джеймс поперхнулся. Угроза в голосе друга явно указывала на то, что он принимает его шутки слишком близко к сердцу. А это в свою очередь являлось неоспоримым доказательством того, что Сид Барнет испытывает к незнакомке определенные чувства.

– Прости, Сид, – серьезно произнес Джеймс. – А кем она будет работать?

– Я подумал… ты давно говорил, что мне надо нанять секретаря…

Джеймс благоразумно сдержал ехидный смешок. Видимо, Сид действительно влюбился. Он всю жизнь отмахивался от предложений Джеймса нанять для него секретаря, а теперь сам нашел подходящую кандидатуру. Это кое-что, да значит.

– Я не против, если ты сам введешь ее в курс дела, – сказал Джеймс. – Пусть приступает с завтрашнего дня. Можешь обрадовать свою протеже.

– Надеюсь, – произнес Сид неуверенно. – Она еще ничего не знает о том, что я хочу предложить ей работу.

– Забавно, – присвистнул Джеймс.

С таким он сталкивался в первые. Джеймс поймал себя на мысли, что ему очень хочется увидеть женщину, ради которой Сид так старается.

– А ты уверен, что она примет твое предложение?

– Ей очень нужна работа, – неуверенно ответил Сид. – Должна принять. Спасибо тебе, Джеймс.

– Не за что. – Джеймс улыбнулся. – До завтра.

Он повесил трубку. Кажется, завтрашний день обещает быть интересным.

Он медленно стал подниматься на второй этаж. Там располагалась большая гостиная с камином, над которым висел портрет молодой рыжеволосой женщины в полный рост. Последние десять месяцев Джеймс Дилан взял за правило просиживать в этой комнате напротив картины как минимум полчаса. Он говорил себе, что таким образом искупает свою вину.

С тех пор как умерла Лана, его мать периодически настаивала на том, чтобы Джеймс пожил некоторое время в родительском доме.

– Тебе нельзя оставаться одному в той квартире, где все напоминает о ней, – говорила она, с болью глядя на почерневшее лицо сына.

Но Джеймс был непреклонен. Никакие доводы не могли сломить его решимости. Он не будет продавать квартиру, в которой они жили с Ланой. Он не струсит и не переедет к родителям. Он не снимет со стены ее портрет, написанный через две недели после свадьбы. Он будет каждый день возвращаться в этот дом и смотреть в ее насмешливые глаза. И просить прощения.

Элизабет Дилан теперь ни капли не сомневалась в том, что Джеймс безумно любил Лану. Разве стал бы он так вести себя сейчас, когда ее больше нет? Он никак не хотел расстаться с прошлым, и это пугало заботливую мать.

Однако если бы она узнала истинную причину поведения Джеймса, Элизабет бы испугалась еще больше. Ни о какой безумной любви речи не шло. Страшные муки совести терзали Джеймса днем и ночью, и это было ужаснее боли утраченной любви.

Джеймс вспоминал позорное чувство облегчения, испытанное им, когда он узнал о том, что Лана попала в аварию и потеряла ребенка. Он радовался, потому что считал себя свободным от всех обязательств. Ошибка, совершенная им когда-то, была исправлена жестоким, но милосердным провидением. Ему было позволено не тянуть на себе этот крест всю оставшуюся жизнь. Как наивен он был в своем заблуждении!

– Мистер Дилан, произошло непредвиденное несчастье, ваша супруга скончалась этой ночью… – постоянно звенели в ушах слова маленького пухлого человечка в белом халате, который сообщил ему о смерти Ланы.

Глупец! Как будто несчастье можно предвидеть!

Его несмело пытались утешать, рассуждать о какой-то неизбежности, и лишь потом Джеймс понял, что все в этой больнице всего лишь очень напуганы и пытаются избежать уголовной ответственности.

Смешно. Эти люди не понимали, что если и надо кого-то судить, так это только его. За равнодушие и тайную ненависть, за трусость и неискренность. Он не смог устоять перед соблазном на той дурацкой вечеринке, хотя ни капли не интересовался Ланой. Он не смог отказать ей, когда она пришла требовать жениться на ней ради ребенка. У него не хватило храбрости признаться, что этот брак – ошибка. Он не доверился даже собственной матери, предпочитая не разрушать образ мужественного взрослого человека. Он позорно обрадовался, узнав, что ребенка больше нет.

Ему ли выступать перед судом в качестве убитого горем мужа и отца?

Чувство собственной вины постоянно терзало Джеймса. Он выслушивал соболезнования знакомых и объяснения врачей, соглашался со всем, что ему говорили.

Ему сказали, что медсестра этой больницы была настолько непрофессиональна, что вколола Лане лекарство, не посмотрев, что у нее на него аллергия.

Джеймс отметил лишь, что и не знал, что у Ланы на что-то аллергия.

Ему сказали, что имя нерадивой медсестры Карен Кордейл, и что ее обязательно уволят и накажут. Но что хантервильский госпиталь ни в чем не виноват, разве что в найме халатных сотрудников.

Джеймс запомнил имя медсестры, но ему даже в голову не пришло, что руководство больницы тоже должно понести наказание.

Джеймсу было не до этого. Он пытался хоть как-то примириться с собой, чтобы жить дальше.

Лану похоронили. Естественно, возникало много лишних вопросов, но никто не осмеливался задавать их Джеймсу. Его родители объясняли смерть Ланы причинами, не имеющими никакого отношения к реальности. Имя Карен Кордейл не всплыло ни разу. Репутация хантервильского госпиталя осталась незамутненной. Питер и Элизабет Диланы считали, что в этой истории слишком много темных пятен, но они не осмеливались идти наперекор воли сына. Как бы жестоко это ни звучало, главным для них было спокойствие Джеймса. Если ему так легче, то пусть истинная причина смерти Ланы никому не будет известна.

Шло время, и Джеймс постепенно приходил в себя. Работа помогала ему забываться, и он с удивлением обнаруживал, что может и смеяться, и шутить по-прежнему. Но он не жаждал скорого излечения. Это было бы слишком просто. Он еще недостаточно наказал себя.

И каждый вечер Джеймс садился напротив портрета Ланы и мысленно беседовал с ней.