Месть еврея - Вера Крыжановская Страница 23

— Стыдно тебе, Валерия,— сказал он,— когда ты так упорно защищаешь его в своем ослеплении. Ты разве забыла, как ты умоляла его дать отсрочку, и этот не­годяй отказал, оставляя тебе выбор между ним и бес­честием.

— О чем ты говоришь? — спросил с изумлением граф.

— Ах, папа, это не идет к делу,— перебила Антуа­нетта, с неудовольствием взглянув на мужа.— Рудольф болтает вздор.

Валерия ничего не отвечала. В изнеможении она оперлась на стол и закрыла лицо руками. Слова княги­ни как бы черной завесой разделили ее с Самуилом. Тоскливо припомнила она непобедимое отвращение, ко­торое заставляло ее предпочитать смерть этому супру­жеству, и ту минуту, когда она на коленях умоляла о свободе, а каменное сердце Самуила оставалось бес­чувственным к ее мольбам. «Потому, что он тебя лю­бит»,— шептал ей внутренний голос. «Из упрямого че­столюбия»,— подсказывал другой. И если ее будущность, изображение княгиней, была таковой, если ее любовь к этому красивому умному человеку была лишь сном, от которого она должна пробудиться, но слишком поздно, что станет с ней? Она увидит себя презираемой, исклю­ченной из общества, которое будет указывать на нее пальцами за чудовищную неравность брака, будет глу­миться над ее безумным, нелепым выбором. Ведь с той минуты, как княгиня вошла в согласие с ее отцом по поводу его денежных дел, супружество ее перестанет быть жертвой и не будет иметь другой причины, кроме ее собственной воли. Валерия содрогнулась; но образ Самуила еще раз восстал, торжествующий, перед ее мысленным взором. Он... он верил слепо, он отдал ей бумаги, и она клялась ему в верности...

— Нет, нет! — произнесла она разбитым голосом.— Самуил не бесчестен и не алчен, как его единоверцы; он не желал иной связи между нами, кроме любви и моего честного слова, так как отдал мне все обязательства отца и Рудольфа, чтобы я их уничтожила. Итак, тре­буйте от меня какой хотите жертвы, я всему подчинюсь, только не требуйте измены, клятвопреступления. Я не способна на такую низость.

— Он отдал тебе долговые бумаги? — вскрикнули все в голос. Но не обращая внимания на их слова, Ва­лерия повернулась и убежала.

— Этот плут хитрей, чем я мог предполагать. Он действовал с глубоким знанием великодушного и востор­женного характера Валерии,— сказал граф.— Тем не ме­нее ваши слова, княгиня, произвели на нее хорошее дейст­вие, и я не сомневаюсь, что мне удастся рассеять ее дет­ские сомнения. Я пойду поговорю с ней, возьму у нее все бумаги для передачи управляющему вашими делами, а затем надеюсь привести к постели Рауля ее — невесту.

— Помоги вам и вразуми вас бог,— проговорила со вздохом княгиня.— Теперь я пойду к своему больному.

— Боже мой! Что же ты хочешь делать, отец? — спросила с беспокойством Антуанетта, как только ушла княгиня.— Ты не можешь, однако, принудить Валерию...

— Перестань,— перебил ее Рудольф.— Никто и не думает ее приневоливать, но если отец хочет употребить все меры убеждения, чтобы заставить ее отказаться от ее нелепого упрямства, то он вполне прав. Разве не безумие отвергать такую партию, чтобы выйти за этого отвратительного еврея? Признаюсь теперь, что предвку­шение скандала, ожидавшего нас, если этот брак со­стоится, стоил мне не одной бессонной ночи. Я дрожу от всех этих удивлений, пересудов и любопытствующего выкапывания подлинных причин этой чудовищной свадь­бы. Тогда расстройство наших дел не утаишь, и нас по­кроет позор, что мы продали Валерию темной личности. Так вот, когда я подумаю, что всех этих неприятностей можно избежать замужеством феи с человеком, кото­рому позавидует всякая женщина и который бы заме­стил этого еврейского Ромео, я вполне присоединяюсь к мнению о необходимости разубедить сестру. Прошу тебя, дорогая, помочь нам влиянием твоим на нее.

— Нет, мой друг, я этого сделать не могу,— качая головой, ответила решительно графиня.— Прежде всего, я не могу отнестись так грубо, с презрением к человеку, которого мы приняли в нашу семью как будущего род­ственника и который искупил свою вину отчасти тем, что отдал до свадьбы долговые обязательства, полага­ясь на наше слово. Во-вторых, я твердо убеждена, что такое дело, если оно и устроится, не даст нам счастья, как нечестное, а в будущем принесет крупные неприят­ности. Чтобы вы ни говорили, как бы вы ни старались унизить его в ее глазах, Валерия любит этого человека и никогда его не забудет, так как Самуил обладает той спокойной силой, той увлекающей страстью, кото­рые покоряют женщину. Это — не какой-нибудь зауряд­ный человек, но мощная натура, глубокий ум, сумевший сильно заинтересовать собою. Валерия Мейера любит, и Рауль не способен заставить забыть его, несмотря на свою неоспоримую красоту. Кузен мой слишком молод, слишком привык быть любимым, чтобы составить себе ясное понятие о положении дела и иметь терпение мало- помалу овладеть сердцем Валерии. Сначала он будет всем доволен, но со временем поймет, что не нашел в жене всего, на что надеялся, и они не будут счастливы в супружестве. А если, на беду, Рауль узнает, что Вале­рия носит в своем сердце образ своего бывшего жениха, что тогда будет? Словом, делайте как знаете, но я отка­зываюсь влиять на Валерию.

— Никто тебя к этому не принуждает, милая моя, — сказал старый граф, с неудовольствием.— Этот востор­женный панегирик убеждает меня, что «мощная натура» господина Мейера покорила и тебя так же, как Валерию, и что ты быЛа бы рада играть роль в скандальной хро­нике. Не забывай только, что имя и репутация твоего мужа тоже подвергнутся злословию. Я всегда считал те­бя рассудительнее Валерии и как замужняя женщина ты должна была бы еще лучше все понимать, а ты, к моему великому удивлению, девичьи мечтания, романти­ческие бредни пансионерки, которая интересничает ролью героини и, для большего эффекта, непременно же­лает пристегнуть и несчастную любовь, оправдываешь.

— Ты не прав, папа,— спокойно и серьезно ответила она,— обвиняя меня в легкомыслии, и думаю, что слиш­ком много придаешь значения светской болтовне. Я сама люблю и потому понимаю, как трудно вырвать из своего сердца образ любимого человека. Каким бы глупым не казалось такое чувство людям рассудительным, оно так упорно, что если его вырвать насильственно, то в душе образуется пустота, которую ничем не заполнишь. Я знаю, что если бы попытались разлучить меня с Ру­дольфом, то я защищала бы свою любовь до смерти, и не считала бы себя от этого безумной.

Осчастливленный ее словами, Рудольф схватил руку жены и признательно поцеловал, а старый граф с улыб­кой взглянул на них.

— Положим, что я был немного резок но, дитя мое, я в свою очередь замечу тебе, что твоя любовь такова, что свет и родители охотно поддержат и благословят. Другое дело Валерия: я продолжаю утверждать, что чувства ее — вредные мечтания, лишь равенство про­исхождения и общественного положения дает прочное счастье. Поэтому мой долг — спасти ее от непоправимо­го безумия.

Валерия вернулась в свою комбату взволнованная, голова ее кружилась и сердце мучительно сжималось; обессиленная, она упала на диван и разразилась рыда­ниями. Когда прошел этот первый приступ скорби, она стала обдумывать свое положение. Вокруг нее все было темно и мрачно, она должна была бороться: ведь она клялась Самуилу доказать, что не стыдится его, что глубокая соединяющая любовь будет служить ей на­градой за ложные убеждения и презрение света. Но как тяжела борьба против своих близких! С глубоким вздо­хом взяла она надетый на нее медальон. Большие тем­ные глаза Самуила, казалось, глядели на нее с упре­ком, напоминая данную ею клятву. Невольно она стала сравнивать этих двух людей, между которыми должна была сделать выбор, и нежное лицо Рауля, его бархат­ные задумчивые глаза померкли перед этим бледным, мужественным лицом, его пламенным взглядом и стро­гими устами, которые словно говорили: «Никакая борьба не заставит меня отступить».