Любимицы королевы - Виктория Холт Страница 22

Однако ее страхи чудесным образом развеялись. Яков наотрез отказался отправлять любимого сына к Вильгельму.

Вильгельм с каждым днем становился все мрачнее, Сара — все радостнее.

— Отродье Стюартов! Это неслыханно! — восклицала она. — Голландец впал в детство и уже одной ногой стоит в могиле.

Все поражались, что Сару Черчилл не бросают в Тауэр. Она ежедневно позволяла себе не меньше двадцати крамольных высказываний. Король ненавидел ее, но боялся, что люди возмутятся, если он оскорбит Анну арестом ее лучшей подруги.

Сара стала слишком властной в обращении с Анной; но поскольку принцесса не возражала, все решили, что она принимает подругу такой, какая она есть. Однако Анна заметила, что ей нравилось разговаривать с Эбигейл Хилл, когда они бывали вдвоем. Оказалось, говорить самой приятнее, чем слушать, что она бывала вынуждена делать в обществе Сары. Эбигейл без настоятельной просьбы редко высказывала свое мнение, от которого, к тому же, не стоило отмахиваться. До чего же отрадно иметь возможность говорить так, будто размышляешь вслух, и слышать, как горничная вполголоса соглашается.

Эти монологи доставляли Анне все большее и большее удовольствие; она дожидалась часа, когда, оставшись наедине с Эбигейл, сможет спокойно порассуждать.

Узнав о смерти отца, Анна была рада поговорить с девушкой. Несдержанная Сара для этого не годилась, а у принцессы лежало такое бремя на совести, что требовалось перед кем-нибудь выговориться. Она оделась в траур, слегка всплакнула. Отец хотел, чтобы она уступила трон своему единокровному брату. Это огорчало ее; и хотя она не собиралась поверять свои истинные чувства горничной, ей хотелось побеседовать с девушкой; та никогда не пыталась проникнуть в ее сокровенные мысли или вынудить к какому-то признанию, о котором впоследствии можно пожалеть.

— Конечно, Хилл, — задумчиво произнесла Анна, — король приглашал сюда этого мальчика, но отец его не отпустил. Я не виню отца… ведь как жестоко Вильгельм с ним обошелся!

— Да, мадам, его нельзя винить.

— А раз он не приедет, престол наверняка достанется мне. И, надо полагать, скоро. На Вильгельма уже просто жалко смотреть… Астма у него, Хилл, просто ужасающая… то есть была б ужасающей, если б кто-то любил его, что совершенно… совершенно немыслимо. Понимаешь?

— Понимаю, мадам.

— Потом кровотечения… верховые прогулки становятся из-за них очень мучительными, зато они облегчают приступы удушья. Я не слышала, чтобы люди с кровохарканьем жили долго. А ты, Хилл?

— Ни разу, мадам.

— Однако он живет так уже много лет. Потом у него распухшие ноги. Очевидно, водянка. Доктор Рэдклифф уже поплатился за излишнюю откровенность по этому поводу. Только Вильгельм все живет. Но я знаю одно, Хилл: жить он будет не вечно, а после его смерти… тот мальчишка-католик — во Франции… трон достанется мне. Твоя госпожа станет королевой Англии. Я об этом часто думаю. Иногда боюсь, что не смогу быть хорошей королевой, потому что, к сожалению, не особенно умна. Мне очень хотелось иметь детей. Видимо, по натуре я прежде всего мать. Не могу передать тебе, Хилл, хоть ты и понимаешь меня, как никто… но все равно не поймешь, как тяжела утрата моего мальчика. Если бы все мои дети выжили, я была бы необычайно счастлива с такой большой семьей. Принц говорит, у нас еще могут быть дети. Он был бы добрым отцом. Это очень любезный, покладистый человек. И не верь тем, кто станет это отрицать. Однако временами я думаю, что раз Бог не дает мне детей, у Него есть на то причина. Вчера вечером я поняла, Хилл, что мне предначертано стать матерью своему народу. Слыша приветственные возгласы людей, я думаю, что они любят меня… больше, чем Вильгельма… хотя его они совершенно не любят. Больше, чем любили моего отца. Они видят во мне мать. Хилл, я хочу быть хорошей королевой.

— Вы будете ею, ваше высочество.

— Только, боюсь, знаний у меня маловато. Я ведь училась хуже Марии. Вечно придумывала отговорки. Зрение у меня, как ты знаешь, всегда было слабым, и я пользовалась этим, чтобы не учиться. Видимо, в детстве нас чересчур баловали. Надо было меня заставлять заниматься. Может, и сейчас еще не поздно?

— Говорят, никогда не поздно, мадам.

— Ты права, Хилл. Я немедленно начну готовиться. Примусь за историю, с этим предметом правитель должен быть знаком прежде всего. Завтра, Хилл, принеси мне книги по истории, я стану заниматься.

Эбигейл принесла. Однако Сара, увидев Анну за ними, презрительно фыркнула. Миссис Морли вовсе незачем утруждать себя. Мальборо обеспечат ее всеми нужными сведениями и советами.

Но Анна стояла на своем; прозанимавшись с неделю, она призналась Эбигейл, что все это очень скучно и вызывает у нее головную боль.

Нежные пальцы девушки, массируя лоб, приносили ей облегчение; и говорить было гораздо приятнее, чем читать.

— Иногда мне кажется, — размышляла вслух Анна, — что неразумно жить прошлым. Современные проблемы требуют современных решений. Как думаешь, Хилл, я права?

— Уверена, что правы, мадам.

— Тогда забери эти книги и принеси колоду карт. Да позови кого-нибудь мне в партнерши.

Вильгельм в задумчивости ехал по парку Буши на своем любимом Гнедом. В Лондон он выезжал лишь на заседания совета в Кенсингтонском дворце и всякий раз с удовольствием возвращался в Хэмптон. Иногда ему казалось, что жизнь в нем поддерживает лишь необходимость вести войну на материке. Временами он ощущал, что смерть очень близка. Чувствовал король себя уютно только в седле, легко дышал только за городом, но даже верховые прогулки стали утомлять его.

«Знает ли конь, что у него новый хозяин? — подумал Вильгельм. — Помнит ли человека, который раньше ездил на нем?» Гнедой принадлежал казненному за измену сэру Джону Фенвику, чье имущество было конфисковано. Самым ценным по описи оказался Гнедой, ставший любимым конем Вильгельма. Кони знают своих хозяев. Как воспринял Гнедой эту перемену? Подобные мысли редко посещали короля, это был человек здравого смысла. Однако в тот день он пребывал в задумчивости.

Фенвик был якобитом, заговорщиком, хотел поднять волнения и поднял их. В связи с ним упоминался Мальборо, и Вильгельм задавался вопросом, как глубоко был замешан граф в эту историю. Мальборо он не доверял, но не смел отправить его в изгнание.

Каким нелегким было его правление! Иногда Вильгельму казалось, что, останься он в Голландии, было б гораздо лучше. Ему вспоминались счастливые дни в родной стране, когда он успокоил Марию, обсуждал свои заботы с Элизабет Вильерс и планировал строительство прекрасных голландских дворцов. Голландцы любили своего правителя; они громко приветствовали его, когда он проезжал по улицам городов, и сравнивали с великом предком, Вильгельмом Молчаливым, спасшим их от жестокого испанца.

— Гнедой, почему я не довольствовался своим отечеством? — пробормотал король. Он часто обращался к коню, воображая, что животное ему сочувствует. — Зачем приехал в эту страну и стал ею править? Этого желания, Гнедой, я не смог подавить. Дело в том, что при моем рождении акушерка увидела три макушки, три венца, сказала она. Стал бы я иначе строить планы и заговоры, отнимать у Якова корону? У Марии такого желания не было. Как неохотно она приехала в Англию! Как защищала отца в те первые дни и как сердила меня! Если б не вера, что мне предназначено судьбой носить три короны, был бы я теперь в Голландии? Был бы счастливее, чем здесь?