Принц-странник - Виктория Холт Страница 22

— Клянусь тебе, Чарлз! Клянусь тебе! — кричала она, топая ногами. — Он обещал мне это при последней встрече. Ты же не захочешь идти против воли своего покойного отца?

— Нет, мама, — отвечал Чарлз. — Именно поэтому я хочу, чтобы леди Мортон взяла в свои руки воспитание моей сестры и вернула ее в лоно англиканской церкви.

— Но воля твоего отца…

Молодой король только мягко улыбался матери. Он всегда держался в высшей степени учтиво с ней, но не любил ее и был слишком честен, чтобы притворяться. Он горячо любил сестренку, но также стремился сохранить мир в семейных отношениях. Юный монарх королевства, которое еще предстояло отвоевать, и без того сталкивался со множеством трудностей и не желал создавать себе новых врагов в лице фанатиков католицизма, к которым относилась его мать. Поэтому Чарлз успокоил себя заключением, что Минетта пока еще ребенок и не воспринимает всерьез то, что ей навязывают. Потом можно будет что-нибудь придумать. Возможно, позже ему удастся подключить к борьбе против матери кого-то другого, и тем самым избежать семейного разрыва.

Его тем временем одолевало множество других хлопот. Приехала в Париж Люси с сыном, и он был счастлив увидеть их обоих. Кроха Джимми был очаровательным карапузом. Чарлз готов был поклясться, что у него глаза Стюартов, и не сомневался, что Роберт Сидней никак не может претендовать на отцовство. То и дело он приговаривал: «Не будь я королем, я бы женился на Люси и усыновил мальчика».

Но его встревожило то обстоятельство, что малыш Джимми уже стал источником неприятностей в Гааге. Все понимали, что он был не просто мальчуганом, а важной персоной, так что созрел заговор с целью его похищения, чуть было не увенчавшийся успехом. Чарлз заявил, что Люси следует переехать в Париж и привезти мальчика с собой, причем сделать это как можно скорее. Париж больше подходил Люси, чем Гаага — пусть даже это был Париж, только-только оправлявшийся от бедствий Фронды. Так что Чарлзу с его планами поездки в лояльные области королевства — Джерси, Шотландию и Ирландию, озабоченному проблемами с Люси и маленьким сыном, было не до религии, которую исповедовала его сестра, и он предпочел отложить решение вопроса до лучших времен.

Генриетта-Мария наблюдала за всем этим с чувством тихого удовлетворения. Пусть мальчик порезвится. Скоро у него не останется времени на подобные развлечения. Это так естественно для его возраста — тешить себя любовницей. В конце концов, разве он не внук Генриха IV?

Так что Генриетта-Мария сумела удержать дочь при себе. Посадив девочку на колени, мать неистово обнимала ее и говорила, что только затвердив все, чему учит отец Сиприен, она сумеет спасти свою душу.

— А что будет с теми, кто не сумеет спасти свои души? — спрашивала Генриетта.

— Они будут вечно гореть в пламени преисподней.

— А вечно — это долго?

— Всегда-всегда, без конца.

— И леди Мортон будет гореть всегда-всегда?

— Если не станет католичкой. Слезы наполняли глаза Генриетты.

— Нет, нет, нет! Только не милая Нэн! Мамочка, пожалуйста, помолись Богу и Всем Святым, попроси не сжигать бедную Нэн!

— Если она станет католичкой, она будет спасена. Ты должна помочь ей обратиться в истинную веру.

— Хорошо, мамочка, я сделаю это, я сделаю!.. После этого Генриетта шла к воспитательнице и с плачем бросалась на шею.

— Пожалуйста, обратись в истинную веру, милая Нэн. Милая леди Мортон, ты должна стать католичкой, чтобы спастись. Пожалуйста, стань католичкой, и я стану любить тебя еще сильнее, чем теперь.

— Моя драгоценная, мы же не можем так легко менять свою веру, — говорила Анна Мортон.

— Но ты должна стать католичкой… должна! Все, кто этого не сделают, не смогут спастись. Они будут всегда-всегда мучиться.

— Они что тебе сами об этом рассказали?

— Я не перенесу, если ты будешь сожжена, милая Нэн.

— Ну-ка, утри слезы. Обещаю тебе, что не дам себя сжечь.

— Так, значит, ты…

— Давай не будем об этом говорить, мое сердечко. Разве не может быть других путей спасения, кроме этого?

— Только один. Отец Сиприен так сказал.

— Так, может быть, он знает всего один. Хочешь, я тебе расскажу, как мы выбрались из Англии?

— О, да… пожалуйста. И как я хотела сказать людям, что я принцесса и что одежда моя — вовсе не моя.

На какое-то время она успокаивалась, а позже говорила матери:

— Я скажу Чарлзу, что ему следует постараться спастись, ведь он, мамочка, тоже будет гореть вечно.

— Не говори на эти темы с братом, дорогая.

— Но, мамочка, он не сможет спастись, если он не католик.

Генриетта-Мария ответила резче, чем обычно разговаривала с маленькой дочерью:

— Ну… ну… ты много болтаешь. Не твое это дело — спасать души. Это дело отца Сиприена. Тебе нужно заучивать то, что он говорит. Ты слишком мала, чтобы поучать других.

— Но если я могу попытаться спасти милую леди Мортон, почему не попытаться спасти Чарлза?

Генриетта-Мария нежно ущипнула ее за мягкую щечку.

— Я уже сказала: сперва тебе следует всему научиться. Еще так много вещей, о которых ты не знаешь.

Генриетта кивнула. Ей и не хотелось всего знать, потому что поняв, люди начинают ссориться, и она сама была свидетелем разлада между людьми, которых любила больше всего.

У Генриетты сложилось впечатление, что каждый день мог принести новости, получив которые, мать начнет рыдать и причитать, что она несчастнейшая королева в мире и ни одной женщине не приходилось страдать столько, сколько ей.

В перипетиях Фронды жизнь многих лиц королевской крови висела на волоске. Прошло много времени с тех пор, как Генриетта последний раз видела своего кузена, короля Людовика, и его брата Филиппа, так что она успела даже забыть о знакомстве с ними. Ее любимый Чарлз вновь уехал — на этот раз на остров Джерси, жители которого оставались верными ему. Генриетта быстро усвоила, что быть изгнанником в чужой стране — участь несладкая. И хотя мать рассказывала ей истории о тех днях, когда она, Генриетта-Мария, была маленькой девочкой и Париж был ее домом, их здесь, несмотря на это, принимали как чужестранцев. Когда француз был зол на английские власти, для них делалось многое, когда же он был равнодушен или занят собственными делами, про изгнанников либо забывали, либо смотрели на них угрюмым взглядом.

— Самая печальная вещь на свете — не иметь своей страны, — говорила Генриетта-Мария.

— Неужели у нас никогда не будет родины? — спрашивала дочь.

Глаза матери, подернутые тенью грусти, оживлялись — она подступала к своей любимой теме:

— Когда выйдешь замуж, страна мужа станет и твоей страной.

Генриетта медленно кивала, она знала, что у матери есть на примете муж для нее. Это был мальчик, который со временем должен стать персоной номер один во Франции. Он уже был королем, как и Чарлз. Это был Людовик XIV. Забыв, что некогда она его видела, Генриетта воображала его точной копией брата Чарлза, хотя и знала, что он не такой взрослый. Но он был королем, и люди преклоняли перед ним колени и целовали руки, как целовали руки Чарлза. Ей нравилось думать о браке с Людовиком, потому что, мечтая, она видела мальчика с внешностью Чарлза, разговаривающего, как Чарлз, только имя у него другое — Людовик, и он король Франции, а не Англии.