Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер Страница 22

После незабываемой ночи я проснулся ни свет ни заря, но Беллу будить не стал, оставив ее досматривать сны, и в тусклых предрассветных сумерках долго рылся в стенном шкафу в коридоре, прежде чем сумел отыскать старую картонную коробку из-под обуви. В ней лежала всякая всячина, дорогая мне как память: серебряный доллар, жемчужная сережка, цветная зарисовка меня с внуками, лапка белого кролика и небольшая деревянная шкатулка с моим сокровенным секретом — посланием для Мэдисон и Пончика, которое они получат, когда меня не станет. Были здесь и два письма: одно, написанное мною Марку Сузе много лет назад, и второе, которое я получил от Дьюи несколько лет назад. Покачав головой, я вернул письмо Дьюи в коробку вместе со всем остальным.

Сидя во влажном от росы деревянном кресле, я принялся читать пожелтевшее письмо, написанное мною давным-давно павшему товарищу:

Дорогой Марк!

Трудно поверить, брат, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы вместе служили в Наме… целых десять лет после твоей смерти. Мы были пехотинцами, и потому на нашу долю выпали все ужасы, какие только можно и нельзя себе представить. Нас называли «Команда мечты», хотя то, что нам довелось пережить, напоминало скорее ночной кошмар. Вернувшись домой, я обнаружил, что наши взгляды на Вьетнам разительным образом отличаются от тех, которых придерживаются наши соотечественники. Уверен, что очень немногие из них знают о растерзанных детях, которых мы там видели, и еще меньше — осознают реальную цену свободы. Знаешь, я им завидую. А еще мне жаль, что мы с тобой так и не поговорили о боли до того, как ты ушел навсегда.

Во время боев погибло много друзей, а еще больше было нарушено обещаний теми, кто отправил нас в джунгли. Хотя я и вернулся домой с виду целый и невредимый, в душе у меня накопилась такая ярость, что она стала для меня непосильной ношей. Кое-кто говорил: «Ты служил своей стране». Я бы хотел, чтобы эти парни своими глазами увидели, что там творилось на самом деле.

Вернувшись, я прихватил с собой с войны сувенир под названием ПТСР ^[12], а заодно и кошмары, воспоминания, депрессию и бессонницу. Кроме того, меня мучили дикие головные боли и загадочные проблемы с пищеварением. Но, согласно заключению Управления по делам ветеранов войны, все мои проблемы никак не связаны с военной службой, посему на помощь я рассчитывать не мог. А потом я вспомнил тебя и мне стало стыдно, что я вообще посмел жаловаться.

Еще до того проклятого дня я чувствовал, что в джунглях тебе пришлось тяжелее всех нас… особенно когда ты пытался оказать первую помощь тем вьетнамским детишкам, которые все-таки умерли от ран. Эти жуткие картины преследовали меня долгие годы. Мне остается только молиться, чтобы они оставили в покое и тебя.

Когда мы вернулись домой, «Команда мечты» распалась, мы потеряли друг друга из виду и встречались только на редких торжественных мероприятиях. Просто нам было легче не видеть лица, которые напоминали о нелегких пережитых временах, — и не имеет значения, как сильно мы любили тех, кто за этими лицами скрывался.

Марк, можешь мне поверить, что понадобились годы для того, чтобы понять: в тех проклятых джунглях я ни на миг не оставался один. Пожалуй, это величайшая трагедия, которую мы вынесли из Вьетнама. Никто из нас не должен был страдать в одиночку. Тем не менее все мы испытали эти прелести на собственной шкуре.

Я все еще молюсь о том, чтобы смерть принесла тебе мир, покой и освобождение от своих демонов. Я пишу это, чтобы ты знал: ни я, ни все остальные тебя не забыли.

Я люблю тебя, брат. Скоро увидимся.

Твой товарищ навеки,

Дон ДиМарко

Сложив письмо, я вновь задумался о разрушительном действии, что оказал на нас Вьетнам. Хотя блестящие медали давно потускнели, война до сих пор не закончилась. Я изо всех сил старался забыть прошлое, но в тот год моей жизни я оказался в эпицентре урагана, который оторвал меня от всего, что было мне дорого, и который до сих пор бушует у меня внутри, калеча и уродуя душу.

Подняв голову, я увидел, что на пороге стоит Белла и смотрит на меня.

— Ты права, — сказал я. — Мне и вправду нужно вернуться в Нам, чтобы примириться с ним.

Незаживающая боль мешает росту и угнетает душу, и все это продолжается слишком долго.

— Пойду поищу подходящий рейс, — сообщил я.

Она кивнула и вернулась в дом.

Я поднялся вслед за ней, но, прежде чем подойти к компьютеру, заглянул в коридор и вытащил из шкафа чемоданы, с которыми мы ездили в Мартас-Винъярд. «Хотя я очень сомневаюсь, что эта поездка окажется столь же приятной», — подумал я.

* * *

Мне почему-то показалось, что полет длился куда дольше, чем раньше: от Нью-Йорка до Анкориджа на Аляске мы летели семь часов. Перелет до Тайбэя отнял у нас еще одиннадцать часов. И уже оттуда мы еще пять тревожных и напряженных часов летели во Вьетнам. Единственным светлым пятном в этом утомительном путешествии стала посадка на самолет в Нью-Йорке. Я вдруг заметил трех американских солдат в камуфляжной песочной форме, сидевших на диванчике. А через полчаса после взлета трое пассажиров первого класса предложили поменяться с ними местами в знак благодарности. И каждый раз при виде солдат, пробиравшихся в переднюю часть самолета, сердце мое переполняла вновь обретенная гордость.

— Похоже, кое-что изменилось с тех пор, как ты вернулся с войны, — прошептала Белла.