Дикое желание любви - Дженнифер Блейк Страница 22

Но Гиги вцепилась в нее мертвой хваткой.

— Возможно, они правы. Может, ты сама попросила о том, что получила, и даже испытала от этого удовольствие. Говорят, теперь ты никогда не выйдешь замуж, по крайней мере здесь, в Новом Орлеане. Maman считает, что ты станешь девицей легкого поведения. А я думаю, что ты уже такая!

Она уставилась на Кэтрин, ее лицо было перекошено от разочарования.

— Гиги!

Грубый окрик заставил девушку подпрыгнуть.

— Я здесь, maman!

— Что ты там делаешь? Выходи немедленно. Немедленно, я тебе говорю!

На пороге комнаты появилась женщина, очень похожая на Гиги, с испещренным морщинами лицом, на котором застыла неприязнь. Она молча сделала шаг в сторону, когда ее дочь стремглав метнулась мимо, окинула Кэтрин ледяным презрительным взглядом и вышла вслед за дочерью. Ее властный голос раздавался в стенах ателье до тех пор, пока за ними с шумом не захлопнулась дверь:

— Я же говорила тебе не иметь ничего общего с этой мерзавкой! Ты заплатишь за свое непослушание, когда мы придем домой, моя девочка, дорого заплатишь!

Кэтрин медленно повернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале. Какая ужасная женщина эта мать. Жестокая ведьма. Но было ли ее отношение таким уж странным? Разве она не выражала обычную реакцию женщин ее круга?

Никто не удосужился выслушать ее, но поспешили осудить; ее имя стало объектом насмешек и презрения. Как они могли? Неужели они в самом деле думали, что она станет одной из тех женщин, которые служат для удовольствия мужчин, дамой полусвета? Что ж, она их не разочарует. Она им еще покажет.

— Мадам Эстель! — позвала она.

— Да, мадемуазель? — Дородная портниха выглянула из-за шторы. За ее спиной с яростью на лице стояла Ивонна Мэйфилд.

Кэтрин швырнула шелк в обтянутые черным руки модистки.

— Я все-таки возьму золотое, — сказала она. — Мне хочется чего-то необычного, яркого, чего-то…

— Чего-то броского, моя дорогая? — спросила портниха, и ее темные глаза наполнились печалью.

— Именно так, — ответила Кэтрин.

Она злилась до тех пор, пока снова не оказалась дома. Однако и там она не смогла успокоиться, несмотря на тишину в комнате и мягкость Деде. Кэтрин не плакала, но утратила самообладание. Долгими часами она лежала на кровати, не ела, не пила, широко открытыми сухими глазами уставившись на белоснежный балдахин над своей головой.

Значит, Наварро исчез. Сбежал, оставив ее одну бороться с порицанием и осуждением. Он ушел, не попрощавшись. Такого она не ожидала. Его общество не доставляло ей радости, она не хотела выходить за него замуж. Конечно, ей следовало бы злиться на него, однако Кэтрин ощущала странную пустоту, словно потеряла друга. Какие основания были у нее для подобных чувств? Никаких, думала она, коря себя за глупость.

Деде всегда выражала сочувствие услужливостью. Поэтому она забыла о задетом самолюбии и приносила молодой хозяйке сладкий заварной крем и горячий суп, кофе и прохладительные напитки, к которым та едва прикасалась. Она обращалась с ней, как с больной, купала и одевала, долго расчесывала ей волосы, часами утешала, поила отварами трав, от которых Кэтрин сразу засыпала. Она не возражала, когда Деде решила оставлять у стены ее комнаты зажженную свечу, чтобы отгонять демонов, охотящихся на души молодых людей. Кроме того, Деде закрывала ставни, чтобы защитить Кэтрин от яркого света и назойливых глаз и по нескольку раз в день справлялась о ее здоровье. Ее перестали звать к себе те, кого она считала друзьями, в то время как прежде ее ежедневно ждали приглашения на утренние приемы, званые вечера, балы и шумные вечеринки. Теперь не было ничего.

Забота няни не помогала: Кэтрин все больше впадала в уныние. Ни визит Маркуса, ни получение в тот же день золотистого платья не смогли ее растормошить. Встречаться с Маркусом она отказалась, и ее матери пришлось самой принимать его в салоне. Оставшись одна, Кэтрин посмотрела на платье невидящим взглядом и отвернулась.

После того как Маркус ушел, мать заглянула к ней в спальню. По наполнившему комнату аромату Кэтрин поняла, кто вошел, но притворилась спящей и лежала, не открывая глаз, в надежде, что мать уйдет.

— Кэтрин?

Едва почувствовав, как рука нежно сжала ее плечо, Кэтрин вздрогнула и открыла глаза.

— Chérie, сколько это будет продолжаться? Прошло уже три дня. Ты не можешь прятаться здесь всегда.

— Не могу?

— Нет. Уже достаточно. Я позволила этому длиться так долго, потому что думала… Но не будем об этом. Маркус пробыл здесь не меньше часа. Мне показалось, он и в самом деле раскаялся и все еще желает на тебе жениться, несмотря на скандал, вызванный тем случаем. Думаю, ты поступишь мудро, если примешь его предложение. — Мать села на край кровати, и в ее взгляде читалась мольба.

— Maman…

— Послушай меня, Кэтрин. Это не тот мужчина, которого я бы для тебя выбрала, но он достойная партия. И я считаю, что дней через пять после свадьбы ты с ним свыкнешься и сможешь жить так, как захочешь.

— Это обнадеживает, конечно.

— С возрастом ты поймешь, что это так. Через несколько недель у болтунов появится свежая порция слухов. После того как ты выйдешь замуж, интерес к твоей шальной выходке ослабнет.

— Очередное утешение, — прошептала Кэтрин с закрытыми глазами.

Мадам Мэйфилд поднялась так резко, что закачалась кровать.

— Очень хорошо. Тогда будет по-плохому. Другого я и не ожидала. Но сделай мне одолжение: надень сегодня что-нибудь скромное и подобающее — не то золотистое творение, которое доставили утром, — и позволь Маркусу сопроводить тебя в театр, как он предложил. Если откажешься, будешь сожалеть об этом всю свою жизнь. И коль ты сама не станешь себе помогать, от меня сочувствия не жди. Мое терпение лопнуло. Я начинаю задумываться, не окажется ли женский монастырь на юге Франции более подходящим местом для тебя, чем этот дом. Насколько мне известно, в ордене кармелиток приветствуется тишина и одиночество. У меня нет!