Запретный рай - Лора Бекитт Страница 22

— Это невозможно. Я могу принадлежать только тому, кто обладает маной. У тебя она есть?

Морис не удивился. Если б его мечта осуществилась, это было бы слишком большой удачей.

— Вероятно, нет, раз я не знаю, что это такое.

— Люди подчиняются тебе, ты способен вести их за собой?

— Если я прикажу, они пойдут.

— Это не то. Ты должен овладеть их душами.

Капитан усмехнулся.

— Такое мне не по силам. Я не Господь Бог и даже не священник.

Моана помолчала, оценивающе глядя на него. Этот белый был не хуже и не лучше любого другого мужчины. Единственное, что казалось в нем по-настоящему красивым, так это глаза: синие, как океан, и такие же глубокие и прозрачные. А еще ей нравилось, что он не пытается преувеличить свои достоинства, а говорит правду.

В конце концов отныне она должна отдать себя тому мужчине, который поможет ей приблизиться к цели. Если он желает ее тела, она заплатит телом, поскольку больше у нее ничего нет.

— Я буду твоей, если ты докажешь, что ты сильнее Атеа.

Морис встрепенулся.

— Я не смогу сделать это сейчас и не в состоянии справиться один. Атеа наверняка уехал на свой остров, а там он неуязвим в окружении воинов. Но я обещаю тебе попытаться. И я прошу тебя не уходить.

Сказав это, капитан огляделся. Разумеется, он не рассчитывал, что она с ходу согласится поселиться в его холостяцком жилье: не выметенный пол, остатки еды в тыквенной миске, под потолком — паутина. Но Моана ответила:

— Хорошо.

Его лицо осветила улыбка.

— Клянусь, ты не пожалеешь. Я о тебе позабочусь.

Он предложил ей фруктов, и она немного поела. Потом села на кровать и небрежно откинула назад волосы, обнажив свои дивные прелести. При этом у нее был одухотворенный и властный вид, что привело капитана в восхищение.

Морис ожидал, что Моана велит ему лечь на полу, но ошибся: она не стала возражать, когда он сперва медленно опустился на ложе, а после осторожно придвинулся к ней.

Разумеется, капитан попытался воспользоваться ситуацией, но у него ничего не вышло.

Для женщины она была удивительно сильной и так плотно сжимала колени, что он не находил ни малейшей лазейки. Однако Моана была не против, чтобы он целовал ее в губы и ласкал ее обнаженную грудь, и, делая это, Морис сгорал от неутоленной страсти. Он окунулся в бездну терпких запахов, пылких прикосновений, отчаянных вздохов. Плоть Моаны отвечала ему, и это сводило его с ума.

Они оба метались в темноте комнаты на горячем как печка ложе, но если при этом он не помнил себя, то она ни на миг не утратила власти над своим существом.

Потом Моана уснула в его объятиях, а Морис до утра не сомкнул глаз, мучительно ощущая ее дразнящую близость, глубокое чувственное дыхание, теплое прикосновение ее гибкого тела и шелковистых волос.

Он думал, что на рассвете она, как другие женщины, приготовит ему еду, но Моана сказала:

— Дочь вождя не прислуживает чужим мужчинам.

— Сдается, мы не совсем чужие, — с улыбкой промолвил Морис.

Моана посмотрела ему в глаза и ничего не ответила. Когда молодой человек попытался притянуть ее к себе, она сделалась неподатливой и колючей, уперлась рукой ему в грудь и с силой оттолкнула. Он смирился, тем более, что для объятий уже не осталось времени.

— Что же ты будешь делать целый день, пока я на службе?

— Не знаю.

Больше всего на свете Морис боялся, что она исчезнет так же внезапно, как появилась, и его посетила мысль отвести девушку к отцу Гюильмару. К его удивлению, Моана сразу же согласилась.

Когда они вышли на улицу, Мориса шатало, как после морской качки. Тем не менее он по-новому смотрел на этот огромный дикий сад, на вонзавшиеся в небо и похожие на акульи зубы зазубренные пики, на пассатные облака, бегущие своей вечной дорогой, на защитный барьер кораллового рифа. Возможно, правы те, кто считает, будто человеческое счастье измеряется не материальным благополучием, а душевным спокойствием. Если его вообще можно измерить.

Разумеется, священник заметил, что молодой человек пребывает в некоем дурмане, но не подал вида.

— Вижу, и вы, капитан, обзавелись вахине.

— Увы, святой отец, это не совсем так. Эта девушка согласилась поселиться в моей хижине просто потому, что ей некуда идти. Не могли бы вы позаботиться о ней, пока я на службе?

Священник улыбнулся.

— Я поручу ее заботам Сесилии. — И предложил: — Не хотите ли чаю?

— Кто же откажется от вашего чая, отец Гюильмар!

Когда Сесилия увела Моану, священник налил капитану полную чашку, да еще угостил его пресными лепешками.

Понимая, что разговора не избежать, молодой человек задавал себе вопрос: почему он должен добиваться близости полинезийки столь немыслимыми путями, тогда как другие мужчины получают от них все, что хотят, по первому же требованию? С местными женщинами не жили разве что высшие военные чины: в их среде это считалось неприличным. Или ему стоит принять расхожее мнение, что кого любит Бог, с того Он строже и спрашивает?

— Вижу, вы желаете эту девушку.

Морис вздохнул.

— Я знаю, вы скажете, что это грех.

— Нет, я скажу другое. Мне искренне жаль Моану, и я знаю, что у вас доброе сердце. Я бы советовал вам заключить христианский брак. Таким образом вы покажете хороший пример своим сослуживцам.

Морис, не отрываясь, смотрел в чашку, от которой поднимался ароматный дымок.

— Я не уверен, отец Гюильмар, хватит ли меня на это. Я не собираюсь оставаться на Нуку-Хива. Я приехал сюда заработать денег и мечтаю вернуться в Париж. Вы прекрасно понимаете, что я не смогу уехать туда с полинезийской женой.

— Из какой вы семьи?

— У моего отца была ферма, но он разорился во время войны.

Стоило Морису вспомнить вспаханную землю, росу на полях, живые изгороди, тюки сена, крестьян в неизменных сабо, как у него защемило сердце. Попав в Полинезию, он всеми силами старался отрешиться от хрупких, но неугасимых воспоминаний, и чаще всего у него получалось. Но иногда какой-то пустяк давал внезапный толчок мыслям о родине, и тогда они овладевали им, словно некое наваждение.

— Значит, во Франции вас никто не ждет?

— Пожалуй, нет.

— Если бы вы по-настоящему полюбили эту девушку…

Морис не удержался от иронии:

— А вы, отец Гюильмар, вы — любите островитян?

— Конечно.

— Как любят собак или кошек или все-таки как… людей?

— Как неразумных существ, нуждающихся в человеческом просвещении и защите Господа.