Кесем-султан. Величественный век - Ширин Мелек Страница 22

«И в поясе, – мысленно продолжила Махпейкер. – И в бедрах. И во всем».

Разумеется, вслух ничего подобного произнесено не было. Тем не менее все тот же черт, или иблис, кто-то из них, вновь дернул Махпейкер за язык:

– А тебе он не широк будет?

– Что?!

– Я хотела сказать – не велик? Ну, то есть…

Уже всерьез опасаясь своего языка, она попыталась показать руками – и сделала еще хуже: из ее жеста следовало, что шахзаде Ахмед будет болтаться внутри этих рыцарских лат, как вишневая косточка в ореховой скорлупе.

– Твоя рабыня хотела сказать, о повелитель, что… – заторопилась Башар. Но шахзаде даже не повернулся в ее сторону.

– Так, дерзкая. – Он решительно спустил ноги с постели, шагнул к Махпейкер, в багряном своем халате напоминая факельный огонь – и столь же исполненный ярости. – Так, гяурское отродье. Так, рабыня негодная. А ну!..

Ахмед схватил девочку за плечо, рывком дернул к себе. Затрещала тончайшая ткань одеяния гёзде.

Дальше случилось то, чего не могло быть. Ну вот не могло и все.

Вместо того чтобы дать наследнику престола Османов делать то, что он хочет – а хотел он излить свою ярость, – негодная рабыня попыталась сбросить его руку.

Мгновенно озверев, Ахмед другой рукой замахнулся, дабы отвесить ей оплеуху. Но удар не получился, предплечье столкнулось с предплечьем: Махпейкер встретила его движение, как при исполнении танца зейбек своим веером встречают веер партнерши по пляске.

И следующий удар так встретила. И еще один.

А потом – нет, этого же не могло быть совсем! – ударила сама. Тут ее на полудвижении перехватил уже Ахмед, он оказался неожиданно быстр и ловок.

Несколько мгновений они и в самом деле словно бы выплясывали зейбек, все более убеждаясь, что этот танец действительно боевой. Невесомая рубаха Махпейкер была разорвана от ворота до пояса, но девочка, не прерывая пляски и не запутавшись, сбросила ее, перешагнула и продолжила то, что должно было называться танцем, ибо дракой оно быть никак не могло, просто не имело права.

О стыде она даже на миг не задумалась. А ведь впервые предстала обнаженной иначе, чем перед лицом женщин, – или евнухов, полумужчин и полумальчишек. Впрочем, это в Истанбуле впервые, а в ее родной деревне не только совсем малышня, но и отроки с отроковицами лет до двенадцати на речку купаться вместе бегали, такое зазорным не считалось.

Локоть туда, плечо сюда. Нога сгибается в колене – и резкий выброс; Ахмед вовремя успел отстраниться, но вскользь удар все же по нему пришелся, на уровне подреберья. Шахзаде только крякнул, но устоял, а Махпейкер голенью будто о дерево ударилась.

Башар все это время непрерывно тараторила что-то – ровно, не повышая голоса… а вот теперь она исчезла вдруг. Ненадолго, на несколько мгновений, но сейчас все меряется немногими мгновениями и теснотой считаных шагов.

Ахмед вдруг повел руку не по такой траектории, как следовало в танце, – и Махпейкер поняла, что не сумеет это движение остановить. Оно должно было прийти в висок – и пришло; в последний момент шахзаде, кажется, чуть развернул кисть, ударил не кулаком, а основанием ладони, но все равно перед глазами вспыхнуло. Еще через мгновение девочка всем телом ощутила новый удар, мягкий и какой-то растянутый, на весь правый бок.

Это оказался не удар, а падение. Ворс ковра касается бедра, плеча, правой щеки. Встать? Надо встать – но в ушах звенит, а Ахмед, разгоряченный схваткой, высится прямо над ней и…

…И вдруг словно бы превращается в призрак, скрываясь за прозрачным струением белой ткани. Это Башар, снова возникнув откуда-то – из того далекого пространства, что было за пределами шага-двух, – набрасывает ему на голову свою рубашку, как ловчую сеть.

Или как крыло шали, с которой они упражнялись полгода назад, когда пришло время осваивать танец живота…

Мотнув головой, точно бодливый бычок, шахзаде избавился от одеяния гёзде. Но Махпейкер уже была на ногах.

То, что последовало дальше, могло называться только дракой, за танец его выдать бы не получилось, сколь ни обманывай самих себя.

Это же с ума сойти: драться с наследником престола! Да дерни он за шнур звонка (вот этот шнур висит, над изголовьем ложа) или просто заори погромче, призывая стражу, – и все. Торопливые руки скрутят, обездвижат железной хваткой, скользкая удавка врежется в горло… или даже заживо – в рогожный мешок, а потом – непроглядная темнота, скрип уключин, тяжесть груза… и босфорская вода без плеска примет тебя: прямо сейчас, этой же ночью, и часа не пройдет.

Но шахзаде к шнуру даже не потянулся, кричать тоже не думал, только покряхтывал в схватке. Башар сзади повисла у него на плечах, и он, высвобождаясь, одним движением сбросил халат вместе с ней. Под халатом на нем ничего нет. И вообще теперь ни на ком из них не оставалось ни лоскута одежды.

Они, все трое, сплелись, будто и вправду в любовной игре – руку меж телами не просунуть. Жарко, тесно, временами больно. Душно, аромат благовоний, которыми умащена их кожа (у девочек – розовое масло и сандал, у парня – шафран и мирра), мешается с запахом пота.

Страха нет: он куда-то улетел.

Споткнувшись, но не расплетя объятий, клубок из трех тел обрушился на кровать, застонавшую под его весом. Шахзаде отмахнулся локтем, Махпейкер, уклоняясь, откинулась назад, упруго прогнулась, касаясь лопатками простыни… и обнаружила, что может поймать шею Ахмеда в замок: ногами, так чтобы левый подколенный сгиб лег на горло.

Что смогла, то и сделала. А потом было мгновение паники, поскольку она поняла: дальше только и остается, что провести удушающий прием… но этого, во-первых, нельзя, а во-вторых, она не сумеет. Ведь на самом-то деле их не учили сражаться, в искусстве пляски их наставляли, преподавали грамоту наслаждения, язык любовных поз, пять степеней телесной покорности…

Ахмед завел руку за голову, мышцы его вздулись, напряглись – и он сбросил захват со своей шеи. Зря Махпейкер мысленно называла его «мальчишкой», «щенком» и «птенчиком», если он и щенок, то волкодава, если птенец, то орла. А мальчишка…

Шахзаде сейчас смотрел на нее без ярости – округлившимся от изумления мальчишеским взглядом. Резко тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения; перевел взгляд на Башар (та тоже прекратила схватку, лежала смирно). Потом вновь посмотрел на Махпейкер. Старательно зажмурился, но когда опять открыл глаза, подруги, конечно, никуда не делись.

И тогда он рассмеялся, захохотал звонким мальчишеским смехом. Башар и Махпейкер на пару мгновений замерли в потрясенном молчании, но потом и их разобрало.

Только что сцепившиеся друг с другом в схватке, которая им казалась смертной, нагие, как в день рождения, распростертые на огромной кровати, они лежали рядом – и смеялись, смеялись, пока хватало сил.

А когда силы кончились, все трое, едва успев смежить глаза, одновременно забылись коротким милосердным сном, как бывает даже не в юности, но в детстве…