Тайная помолвка - Вера Крыжановская Страница 22

– Обмануть! – крикнул граф, вскакивая с дивана, красный от негодования и злости. – Ты позволяешь себе называть обманом, когда человек самым законным образом защищает себя от разбойника, который с ножом к горлу говорит вам не «деньги или жизнь», что было бы простительно, а «честь или жизнь». Вспомни, какие условия нам поставили, вспомни день, когда эта надутая чванливая собака явился в качестве жениха. Ты забыла, в каком отчаянии была Валерия. И она, конечно, будет счастлива своему освобождению. Мне очень прискорбно, милая моя, что ты еще так мало уважаешь имя, которое носишь, придумываешь какие-то препятствия. Пойди, пожалуйста, скажи Валерии, что ее зовет будущая мать, и мы вместе решим, когда ее появление может лучше подействовать на нашего дорогого больного.

– Вы ошибаетесь, папа, – возразила с волнением, не трогаясь с места, Антуанетта, – предполагая, что Валерия обрадуется этому разрыву, я имею основания думать, что она любит Самуила Мейера, что перед нашим отъездом между ними было решительное объяснение, и она откажется нарушить данное слово. Чтобы не дать вам повода заподозрить мое влияние на нее, я не пойду за ней, велите позвать ее сейчас же и судите сами. Но позвольте мне еще сказать вам, что я не нахожу благородным такой способ спасать Раулю жизнь, которая в руках Божьих.

– Что ты говоришь?! – воскликнула княгиня с удивлением. – Ты серьезно думаешь, что Валерия может предпочесть Раулю ростовщика-еврея?

– Успокойтесь, дорогая княгиня, – перебил граф, – если она и права, в чем я сильно сомневаюсь, то это не более как одна из тех фантазий, которая порождает праздный ум молодой девушки. Думая, что она неизбежно связана с Мейером, который, впрочем, красив и умен, великодушие Валерии стало изыскивать все благоприятные стороны своей жертвы. Кроме того, женщина бессильна против любви. Пылкая упорная страсть этого человека могла ее ослепить и покорить, но достаточно будет сказать ей, что жертва ее не нужна и что такой человек, как Рауль, будет ее мужем, чтобы образумить ее. Теперь, Рудольф, позвони и вели позвать Валерию, ее ответ положит конец нашим спорам.

Молодая девушка задумчиво сидела у себя в комнате. Ее тяготила мысль, что она была невольной причиной несчастья, поразившего княгиню. Она чувствовала себя лишней, потому что ее одну не звали к постели больного. А каково было бы ее положение, если бы Рауль умер! Между тем ей не приходило на ум, что она могла спасти его, сделавшись его невестой; ее сердце и все ее мысли принадлежали Самуилу.

Когда на зов отца Валерия вошла в будуар княгини, она была поражена, увидев, что все собравшиеся были чем-то встревожены. Она побледнела и сжала рукой медальон, спрятанный у нее на груди, как будто заключенный в нем портрет мог дать ей силы против мрачного предчувствия, сжавшего ей сердце.

– Валерия, – обратилась к ней княгиня, сажая ее возле себя и прижимая ее к груди, – жизнь Рауля в ваших руках.

– Боже мой, что вы говорите, княгиня? – прошептала молодая девушка со слезами на глазах. – Я являюсь невольной причиной его болезни, и мне очень тяжело; но я ничего не могу сделать для бедного Рауля, которого люблю, как брата.

– Ошибаешься, дитя мое, ты много можешь сделать для него, – вмешался граф. – Благодаря соглашению, охраняющему нашу честь и интересы, мы отделались от тяжелых обязательств, тяготевших на нас. Через несколько дней банкиру Мейеру будет уплачено сполна; жертва, которую ты приносила, движимая дочерней любовью, становится излишней. Ты свободна и будешь невестой нашего доброго красавца Рауля. Это известие возвратит ему здоровье и жизнь.

Валерия вздрогнула и порывисто встала.

– Но, отец, это невозможно! Никто иной, кроме Самуила, не будет моим мужем; я клялась быть ему верной и сдержу свое слово, несмотря на его происхождение и на предрассудки света.

Взгляд, брошенный Антуанеттой на графа, ясно говорил: «Вы видите, что я была права». Этот взгляд и непривычное упорство дочери, которая, скрестив руки, казалось, готова была защищаться, сильно взволновали раздражительного графа.

– Ты с ума сошла! – крикнул он, схватив изо всей силы руку Валерии.

Но княгиня отстранила его.

– Оставьте ее! – твердо сказала она. – Насилие никогда никого не убеждало; а вы одумайтесь, бедная моя девочка. То, что вы говорите, – неразумно. Я уважаю вашу самоотверженность, хотя вы и не сознавали всего значения вашей жертвы, но теперь, когда эта жертва излишня, так как выйдете вы за Мейера или нет, а мы уже окончательно сговорились с вашим отцом насчет его дел, – вы все-таки не хотите от нее отказаться? Подумали ли вы, какой скандал возбудит в свете подобный выбор, что он не будет освящен более вашей любовью к семье. Многие дома закроются для жены банкира-еврея, который сам, быть может, и достойный человек, но отец которого хорошо известен как составивший свое колоссальное состояние разными темными делами. Одумайтесь, дитя мое, и отряхните с себя вредные мечтания; они зародились в минуту тоски, а хитрый энергичный человек искусно воспользовался ими, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, двери которого перед ним закрыты. Вы говорите, что он имеет в виду креститься, но только при вашей житейской неопытности можно верить в искренность его обращения; весьма многие и печальные примеры доказывают, что еврей никогда действительно не отречется от веры своих отцов. В глубине души Мейер останется всегда верен своим братьям, которых вы должны будете принимать, а их присутствие, манеры и взгляды на жизнь будут для вас невыносимы. А ваша супружеская жизнь? Подумали ли вы, что она вам готовит, если вы добровольно присоединитесь к этому народу, отрезанному от нас стеной непреодолимого разномыслия? Когда мечты любви, пленяющие вас, исчезнут, а исчезнут они через каких-нибудь несколько месяцев, и действительная жизнь войдет в свои права, что тогда вам останется? Вы будете одиноки, изгнаны из общества, в котором родились и для которого воспитывались, а тот, для которого вы пожертвуете всем, муж ваш, неизменно сбросит с себя в домашней обстановке и жизни лоск, делающий его с виду как бы равным вам. Не забудьте, что этот человек из народа, из грязной омерзительной еврейской семьи и воспитан отцом во всех плутнях, в идеях непременной наживы. Богатство евреев есть плод непосильных трудов, несчастья, разорения и даже смерти крестьян. И этот финансист, несмотря на свою молодость так хорошо ведущий свои дела, конечно, не будет иметь времени разыгрывать роль влюбленного мужа, пресытясь громкой честью быть женатым на графине Маркош, обманутый в своей надежде сделаться равноправным членом нашего общества, скоро охладеет и, достойный преемник своего отца, подобно ему станет раскидывать сети, в которые будут попадаться жертвы его корысти. Не качайте отрицательно головой. Вы сами, Валерия, живой пример того, что я утверждаю. Разве этот страстный поклонник не забыл хладнокровно собрать все обязательства вашего отца и брата и, таким образом, не стал самовольно располагать вами? Можете ли вы, по совести, утверждать, что когда вам сказали в первый раз, что он требует вас к себе в жены, вы с радостью дали свое согласие? Разве вы не противились этому? Разве гордость ваша не возмущалась, сердце не содрогалось при мысли, что вы будете принадлежать этому человеку?