Доказательство любви - Кортни Милан Страница 22

Он не позволит ей этого. Он просто должен приступить к сочинительству.

Нед наш в общем-то хорош.

Вот. Первая строчка есть. Вполне академический, практически совершенный хорей, без ложной скромности отметил он. Это, возможно, не самый выдающийся комплимент, которым один джентльмен может удостоить другого, но он не собирался сочинять рапсодии, воспевающие каштановые кудряшки Неда. У него все-таки есть четкие представления о чувстве собственного достоинства, которыми он никак не мог поступиться.

Единственное, что ему нужно, – рифма и размер.

Нед наш в общем-то хорош.

На меня во всем похож.

Безусловно, это не совсем верно. Неду еще расти и расти, чтобы сравняться с Гаретом величественной осанкой и размахом плеч. Но зато здесь есть рифма и размер. И это, в конце концов, комплимент.

Единственная проблема, которую видел во всем этом Гарет, ну, возможно, не единственная, но, по крайней мере, основная, заключалась в том, что, когда мадам Эсмеральда велела написать оду его кузену, она вовсе не подразумевала, что Гарет будет делать упор на их сходстве. Она требовала превратить Неда в золото. Превращение же Неда в Гарета вряд ли соответствует поставленной перед ним задаче. Он ужаснулся при одной только мысли, что придется еще раз повторить эту песнь.

Недовольный собой и окружающим, Гарет скомкал лежавший перед ним лист бумаги.

– Уайт.

Его поверенный взглянул на него, погрузив перо в чернильницу.

– Да, милорд.

Расскажи мне о достоинствах моего кузена.

Нет. Так нечестно. Он вырежет своего собственного слона. Господи, он сам напишет оду Неду.

– Какая рифма к слову «доверяет»?

В высшей степени профессиональный и компетентный Уайт ответил незамедлительно:

– «Огорчает», «потрясает».

Гарет взял еще один лист бумаги из выдвижного ящика стола и написал:

Нед меня совсем не огорчает,

Хоть и всем на свете доверяет.

И это сложно назвать комплиментом. Гарет скрипнул зубами и скомкал второй лист.

– Милорд. – Голос Уайта звучал обеспокоенно, однако он старался держаться в границах, приличествующих его положению. – Вы пишете поэму?

– Нет. – Гарет хмуро уставился на стол.

Во-первых, он уже не пишет. Он неудачно пытался написать. Во-вторых, это скорее ода, чем поэма. И в-третьих, даже если бы он и писал поэму, вовсе не обязательно сообщать об этом своему человеку. Потому что, если он поделится одной неуместной личной подробностью со своими слугами, они будут ожидать большего. Очень скоро его начнут постоянно расспрашивать о подобного рода абсолютно пустых и ненужных вещах.

Например, о том, что он пишет оду своему нелепому кузену. И вскоре он начнет им жаловаться на то, что заставила его заняться этим самая возмутительная, самая досаждающая женщина в мире.

И наконец, последнее, что стал бы обсуждать со своим поверенным лорд Блейкли, была сама мадам Эсмеральда. Потому что, после того как он высказал бы все накопившееся в нем бешеное раздражение этой невозможной женщиной, он вынужден был бы добавить, что, когда она покинула его карету прошлой ночью, он настолько был заворожен этой внезапной, озорной улыбкой на ее лице, что не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, как бы она выглядела в том наряде, который должна была выбрать. Плечи, открытые для его прикосновений, многочисленные слои пышных юбок, которые бы он снимал одну за другой, чтобы добраться до ее кожи, нежной словно лепестки розы…

Уайт продолжал наблюдать за ним, в глазах его сверкали заинтересованные огоньки.

На одно глупое мгновение Гарет подумал о том, чтобы рассказать своему поверенному все. От мысли о том, чтобы довериться ему – слуге, человеку, стоящему много ниже его, – у лорда Блейкли заломило позвоночник. Он еще раз молча послал мадам Эсмеральду к дьяволу.

– Я не пишу поэму, – сухо повторил Гарет.

– Как скажете, милорд. – Уайт снова вернулся к прерванным занятиям.

Его жесткий тон подействовал. Он всегда действовал. Последнее, в чем он нуждался, – так это в непрошеных доброжелателях среди своего окружения. Ему нравилось быть одиноким, исключительным. Ему нравилось не доверять никому. И, черт возьми, у него не было никакого желания меняться.

* * *

Посыльный в ливрее, вернее, посыльный мальчик, как его быстро окрестила про себя Дженни – доставил послание к ее дверям около десяти часов утра. В первый момент она решила, что это один из ее постоянных клиентов хотел бы назначить с ней встречу. У нее было несколько клиентов, которых она не видела уже давно, и особенно ее интересовало, удалось ли скромной, неуверенной в себе женщине по имени миссис Севин наладить отношения с мужем.

Однако эти слова, написанные твердой рукой, могли принадлежать только лорду Блейкли.

«Окончил оду. Музыкальный вечер завтра в 7 часов. Вы приглашены. Б.».

Он думает, что она принадлежит ему, чтобы ею командовать. А что, если у нее на это время назначена встреча? Дженни очень хотелось, чтобы это так и было, тогда бы она еще раз подтвердила, что у нее есть жизнь, совершенно с ним не связанная, и что существуют и иные задачи, за исключением удовлетворения его пожеланий.

К записке прилагался толстый коричневый сверток, перевязанный многочисленными веревками. Мальчик – и в самом деле, ему было не больше семнадцати – вручил ей сверток. Прядь белокурых волос выбилась из-под его белого парика. Он старался сохранять невозмутимость. Однако независимо от того, сколь прямо и твердо держал он спину, ему не удавалось скрыть того факта, что его красная бархатная униформа стала выглядеть значительно хуже от хождений по лондонским улицам. Пятна грязи – вероятнее всего, навоза – покрывали полы его ливреи. Однако все равно ее покрой был гораздо изящнее, чем у затрапезного платья Дженни.

Она взяла сверток. Грубые волокна бечевки резали ей пальцы, пока она пыталась справиться с многочисленными тугими узлами, бумага морщинилась, прогибалась; наконец, ей удалось развернуть сверток. В нем лежало платье. И еще парочка нужных вещей – шелковые чулки, изящные туфельки и настоящий корсет. Одеяние было тщательно сложено, однако Дженни уже сейчас могла предположить, что с ним возникнут проблемы. Это было сложное платье, с многочисленными лентами и шнуровками, с золоченым кантом, в красно-кремовую полоску.

Она вздохнула. Обычно лорд Блейкли был весьма наблюдательным и здравомыслящим. Что же случилось?

– Будет ответ? Его сиятельство милорд Блейкли приказал мне, чтобы я принес его ему, если таковой найдется. – Мальчик был слишком хорошо вышколен, чтобы проявлять нетерпение. Напротив, он стоял необычайно спокойно, с неподвижной прямой спиной, замерев в позе внимательного ожидания, скорее приличествующей армейскому сержанту, чем семнадцатилетнему мальчику.