Бриз для двоих - Полина Поплавская Страница 22

Поглядев на что-то за окном, она соскочила с подоконника и подошла к Фрэнку. Наклонилась через его плечо и прочла пару фраз, шевеля губами и щуря глаза. А потом вдруг одним быстрым движением уселась к нему на колени, заслонив собой монитор. Взгляд ее, устремленный прямо в глаза Фрэнку, вопрошал: «Ну, что ты теперь сделаешь?» Фрэнк сделал суровое лицо и отвел глаза в сторону. Он терпеливо ждал. Она немного посидела, не шевелясь, и медленно сползла с его колен. Оставшись один, Фрэнк пожалел о том, что вел себя так, – теперь неизбежны слезы и объяснения. Но должна же она когда-нибудь понять, что ему необходимо работать! Он не может потворствовать всем ее капризам. Каждый раз, как он садится за работу, она непременно хочет съездить куда-нибудь поужинать, показать ему свой новый наряд, посмотреть в его компании комедию… Или именно в этот момент ей хочется заняться любовью, и если он осмелится отказать, то потом она обязательно ответит тем же и будет долго его мучить.

Он еще с четверть часа делал вид, что работает, а потом выключил компьютер. Рабочее настроение испарилось, выстроившиеся было в стройную схему основные положения статьи снова разбрелись, а некоторые мысли уже казались ему банальными. Нужно дать себе отдых, иначе все, что он сделает сейчас, потом придется вычеркнуть.

Шарлотта, все в том же, алом, с черной окантовкой, халатике сидела в кресле, поставив правую ступню на матового стекла цветок с четырьмя голубоватыми лепестками. Высунув от усердия кончик языка, она тонкой кисточкой наносила лак на маленькие ногти и то и дело крутила длинной ногой, отодвигая в сторону мешавшее смотреть колено. Фрэнк сел в черное кожаное кресло по другую сторону стола и взял в руки журнал мод. Без всякого интереса пролистав его, он поднял глаза и стал наблюдать за Шарлоттой. Только сейчас он заметил, как она подросла за прошедшие два года.

* * *

Вскоре после разрыва с Норой Фрэнк окончательно решил перебраться во Францию. До этого он приезжал сюда довольно часто, визиты становились все более продолжительными, и Нора уже давно была уверена, что у него во Франции есть постоянная любовница. Каждый его отъезд из дома – сначала из того дома, где хозяйкой была Эмили, а потом из их квартиры в Нью-Йорке, – сопровождался изматывающими скандалами, и поэтому с каждым разом он возвращался все позже. Два-три дня превратились сначала в две-три недели, потом – в два-три месяца… Но все же он возвращался.

Фрэнк вообще был весьма нерешителен в разрывах. Каждый свой более или менее серьезный роман он тянул до последнего, пока женщина сама не понимала, что это конец и ничего уже не вернуть. Он никогда не пускался в объяснения, предпочитая отмалчиваться, а что еще может так разозлить женщину, как упрямое молчание и холодность в ответ на ласки? Если же опостылевшая возлюбленная отказывалась делать очевидные выводы, Фрэнк просто удалялся. Избегал встреч, не отвечал на звонки и, наконец пойманный и припертый к стенке, на произнесенный с гневом или сопровождаемый рыданиями вопрос «Так значит все?!» – отвечал, отведя взгляд: «Да».

Тем труднее ему было решиться на разрыв с Норой, хотя совместная жизнь давным-давно превратилась в ад для обоих. Но столько лет… И Никки, и Эмили… Сам бы Фрэнк никогда не решился уйти окончательно. И когда это сделала она, он испытал облегчение. Отослав Никки к бабушке, Нора переехала к какому-то бейсболисту. Это был ее первый роман за годы их супружеской жизни, о чем она зачем-то сообщила Фрэнку в прощальном письме. Пространное письмо, видимо, было призвано вызвать у него ревность и чувство раскаяния. Может быть, она даже рассчитывала, что Фрэнк попытается ее вернуть, но он не испытывал никакого желания снова видеть ее лицо изо дня в день. Тем более, раз с этим спортсменом она «впервые за девять лет почувствовала себя женщиной»! Чего ради он будет мешать ее счастью? То, что она лукавила, он понимал. Когда спустя два месяца Нора ушла от бейсболиста к владельцу картинной галереи в Бостоне, Фрэнк не был удивлен. И дальше ее жизнь без него протекала так, как он и предполагал: один герой сменял другого, и Фрэнк почти всякий раз слышал от Эмили новое имя или просто брошенное вскользь: «Кажется, у нее снова сменился партнер…» Впрочем, ему это было безразлично. Он сам почти всю свою жизнь перелетал от одной женщины к другой и, когда настроен был говорить правду самому себе, не мог ответить на вопрос: было ли это поиском идеала или обычной распущенностью.

Прежде чем обосноваться в Париже, он объездил всю Францию, время от времени возвращаясь в пустую нью-йоркскую квартиру. Работа связывала его с Америкой. Но эти частые переезды, квартира, где больше не звучал смех дочери, тогдашняя отчужденность Эмили, чувство одиночества при обилии знакомых… Однажды, зачем-то перебирая альбомы с фотографиями, которые Нора то ли забыла, то ли не захотела забрать с собой, он поймал себя на том, что с тоской вспоминает семейную жизнь, жалеет о разрыве… Тогда, рассердившись на себя за это проявление слабости, он и решил уехать или, по крайней мере, сменить квартиру. Как раз в это время сотрудничество с парижскими издательствами стало постоянным, к тому же он получил заказ на книгу об американском искусстве, и это было как нельзя более кстати – вопрос решился сам собой. Фрэнк окончательно перебрался в Париж и теперь бывал в Штатах наездами – по делам или в гостях у Эмили, когда отношения с нею снова наладились.

В Париже у него было несколько романов, правда, с годами любовные истории становились все более скоротечными и менее запоминающимися. Он уже забывал имена своих возлюбленных и обстоятельства своего с ними знакомства, забывал лица и умилявшие его привычки, а в памяти оставались одна-две ровно ничего не значившие детали. Однажды Фрэнк не узнал на одном из приемов представленную ему поразительной красоты брюнетку. И только когда она с явным недоумением отреагировала на какую-то произнесенную им несколько двусмысленную любезность, он вдруг вспомнил вечер в Ницце, блондинку с изумительным лицом… Боже, стоило поменять цвет волос – и вот уже перед тобой другая женщина! Но как же можно было забыть такую красоту? «Старею», – решил тогда он.

В Париже, до знакомства с Шарлоттой, у него была лишь одна довольно долгая, по его тогдашним меркам, и памятная история, но она настолько вымотала Фрэнка, что вспоминать о ней он не любил так же, как о своем браке. То была жена одного дипломата, и она чуть было не бросила своего замечательного мужа ради американца, имени которого никогда прежде не слышала, статей и книг которого не читала. Она была умна, красива и легка в общении, но в то же время амбициозна до умопомрачения. Ее приверженность туалетам от «Torrente», призванным демонстрировать роскошь, сразу же ясно показала, что этот роман вряд ли ему по силам. Она была из тех, что искали встреч, звонили глубокой ночью – он не брал трубку – и затем гневно задавали вопросы. На последнюю встречу с ним – а обоим было ясно, что встреча последняя – она пришла в черном наряде, к которому не слишком подходил ее гнев: здесь больше бы пристали слезы. И Фрэнк был так жесток, что сказал ей об этом. Конечно, это не слишком соответствовало правилам поведения джентльмена, но он просто не смог удержаться…

Может, потому он так и бросился тогда к Шарлотте, что ее мало интересовала разница между стилями домов «Lapidus» и «Carven»… Живя в Париже, она все же жила в другом городе, чем те женщины, с которыми он встречался. У нее были дурные манеры, она покусывала заусеницы и ругалась скверными словами, мешая французские и английские скабрезности, но в ней не было снобизма и высокомерия, она была естественна, и Фрэнку показалось, что она – сама жизнь, сама юность… Он чувствовал себя Пигмалионом, а Шарлотта идеально подходила на роль Галатеи, с той разницей, что единственным его желанием было ничего не менять в этом существе.