Совпадения - Бина Богачева Страница 22

— Загляните ко мне, — попросила завуч накануне отчетного собрания педсостава.

Глеб, предвкушая разговор, отворил дверь в ее кабинет…

— Да поймите же, Валентина Дмитриевна, важно научить их соблюдению дистанции при вторжении в культурное пространство с чужеродной социальной ассимиляцией. В них нет культуры как таковой! Никакой вообще, подчас даже примитивной. Некоторые с удивлением узнают от меня, что, зевая, надо прикрывать рот. Странно, что не удивляются, почему я не пускаю газы в аудитории.

Завуч предостерегающе наморщилась, предчувствуя, куда он может дальше махнуть.

— Они Маугли напоминают. Спрашиваю: «Мама есть?» — «Есть». — «Папа есть?» — «Есть!» Черт дери, и бабушки есть, и дедушки у многих. Кто они, эти дедушки-бабушки, куда они культуру посеяли?

— Так чего же вы хотите? Преподавать им еще и культуру зевков? Мы их к профессии не успеваем подготовить! В массовом образовании все ценности нивелируются. То, что раньше полагалось только тысячам достойно образованных, выдержавших жесткий отбор и экзаменацию, обладающих высоким уровнем культуры, вдруг стало доступно миллионам. И вы хотите сказать, что можно миллионам разношерстных, разносоциальных привить культуру избранных? Не смешите меня. Где вы видели такое?

— Ну не в грязь же теперь и культурных втаптывать, коль уж они все тут одним миром у нас мажутся. Мы говорим сейчас о пяти сотнях наших студентов. Уж у себя-то можем мы уровень выдерживать? Я же не за всю Расею толкую. Назовите это курсом гражданского воспитания. Я готов вести факультатив.

— Опять бесплатно? — недоверчиво спросила она. — Спасу от вас нет!

— Могу и бесплатно, если надо, — подтвердил Глеб.

— А нам бесплатно, может, как раз и не надо. Бесплатно вы и так мне тут дел наворотили…

— Платно они не будут ходить. — Он выдохнул шумно и обреченно, будто паровоз, потерявший кочегара и машиниста. — У них нет интереса, а если мы их начнем туда загонять, то и на положенных по программе парах никого не останется. Они не ходят и так. Что с ними делать? Вернее, ходят одни и те же, а я других жду, тех, кто курит за углом. Мне они больше нравятся. Именно эти овцы нашему отлову и будут потом благодарны.

— Это проблема их родителей. Кого сами вырастили — того пусть и получат. Я за ними бегать по курилкам не собираюсь.

— Проблема в нас. Они выходят от нас незрелыми, некоторые и хотят нос высунуть, но силенок не хватает. И наша задача — научить их сопротивляться тому, чтобы превращаться в продукт среды. Мы всего лишь должны обучить их грамоте. Грамотный человек сам свободен создавать себя и уже формировать достойную среду обитания вокруг. Дать им возможность осознать это, научиться видеть, взрослеть — вот наша задача.

Им не-ин-те-рес-но. А мы знай вколачиваем каленые гвозди им в головы дальше. Я бьюсь первые полгода только за интерес. Мне составляет величайшего труда научить их просто слушать то, что я рассказываю. Не дай бог осмыслять, куда там… Они этого не умеют, они к этому не приучены. Готовы заниматься всем, чем угодно: краситься, подтягивать колготки, гадать, музыку слушать на эмпэ-три, переписываться, плевать в потолок, но только не дать себя чем-то увлечь. Молодые девушки похожи на размалеванные глухие пни. Их невозможно в таком состоянии обогащать, умащивать, выращивать. Это пустое. Я не видел зрелища более заколдовывающего, уверяю вас. И только и делаю, что ищу к ним подход. Вот вас же они слушают на уроке?

Валентина Дмитриевна, дама грозная и грузная, обладающая тяжелым гипнотизирующим взглядом, с покатыми плечами и непропорциональным телосложением, слушала, наклонив голову набок. Они общались тет-а-тет, после педагогического сбора.

— Меня? — Она выкатила, недоумевая, глаза. — Слушают! Но я не пою им соловьем в отличие от вас. — Она как-то нехорошо зыркнула. — Я даю материал, соответствующий общеобразовательным стандартам, утвержденный учебным планом, без театральных импровизаций. Я делаю эту работу не первый год, и все студенты у нас, как известно, проходят аттестационную комиссию. Вы-то что мне хотите доказать, я понять никак не могу. Что они сплошь идиоты? Так это я и без вас знаю.

Какое же странное, некрасивое и отчего-то, что никак в нем невозможно ни понять, ни разгадать, очень притягательное у него лицо: темные брови, умные глаза, как у зайца пушащиеся волосы, некоторая одутловатость, к которой, впрочем, есть склонность у всех, выращенных на русской картошке. Травмированный профиль, уродующий правильные черты лица, — вот в чем, скорее всего, скрывается эта страсть всматриваться в него. Потому что почти невозможно, а очень хочется распознать, представить, каким бы он был без этой трагической линии, прочерченной кем-то или чем-то… чертом, Богом, другим ли человеком или стихией. Странно, странно, что в нем многие быстро находят какое-то обаяние. А ведь он вполне себе обыкновенный и даже, если не сказать сверх того, — очень обыкновенный. По колледжу ходят какие-то недвусмысленные мифы, будто бы студентки и даже преподавательницы, — называли несколько фамилий, — в него все по очереди перевлюблялись, что он к себе их как-то умеет благорасположить, ничего при этом вроде бы не делая. В прошлом году уволилась англичанка Танечка, ушла по собственному желанию, но опять же ходили слухи, шушуканья, будто она уволилась из-за него, от того будто бы, что не добилась взаимности. В голову не идет…

— Я сам начинаю на первых порах с ними затухать, когда они ничего толком не поглощают, наши девочки хтонические, [14]и отдача от них нулевая абсолютно! Не умеют и не приучены вникать совершенно. Им шестнадцать, семнадцать, некоторым по восемнадцать, а они не могут заставить мозг произвольно извлечь неказенную, нештампованную мысль. Свою собственную, им принадлежащую. Затюканные, нерешительные, безвольные. Потому что со школы еще не обладают знанием ни одного предмета настолько, чтобы мочь не бояться. И весь этот учебный мор поставлен у нас так, что усидчивым, сообразительным, тем, кто и без нас справится, дается фора, а тем, кто в ней нуждается, — волшебный пинок под одно место так и не дается, а дается мощный удар сапогом, да еще и обидный, потому что публичный. А уж те, кто в хвосте, — вообще обречены валяться в сточных канавах образования.

— Глеб Владимирович, ну вы скажете тоже! «Девочки — глухие пни»! Выбирайте выражения, я вас на следующем собрании приглашаю выступить, а вы…

— А зачем мне выступать, когда вы сами называете театральной импровизацией мое с ними общение?

— Вы, между прочим, я в курсе, читаете с ними во время урока журналы. В то время, — она сделала паузу, — когда я трачу его на закрепленные учебным планом знания.

Легкий упрек она смягчила не слишком широкой улыбкой, превратившейся в снисходительную ухмылку.

В женском коллективе, где все запутывается ежедневно так, что вчерашнее не представляется возможным вспомнить, работать весьма непросто. Женщины требуют игр только по их правилам, пресекая любые другие правила и игры. При этом они кричат, что ненавидят театр, но сами не только устраиваются на первых рядах и с удовольствием просматривают собственные постановки вампуки, но и участвуют в них. При этом нарушают и переделывают правила прямо друг у друга на глазах. Многие из них наделены умением молниеносно менять тон, мнение, настроение и превращать посредством этого свое хрупкое женское счастье в неразваливающийся сплав железобетона. Возможно, они делают это неосознанно и даже не со зла, но слишком уж зло и осознанно. Они хотят взаимоисключающих вещей: быть свободными путешественницами и делать карьеру, рожать и не полнеть, быть замужем и поступать так, как им в голову взбредет. Они могут быть влюбленными в брови Люська Сорокина, прелюбодействовать в образе святой Цицелии и философствовать на тему «Мужей подруг не выбирают». Могут ходить по мужскому торсу козьими ногами, убеждая окружающих, что такими их сделала жизнь и ей принадлежащие мужчины.