Отель `У озера` - Анита Брукнер Страница 22

«Дэвид, милый, у меня поразительная новость! Миссис Пьюси, этому столпу женского шика, этому арбитру вкуса, этой неутомимой охотнице за роскошными вещами, этой покорительнице легионов, — семьдесят девять! Я узнала, потому что два дня назад у нее был день рождения и она пригласила всех нас на празднование. Я еще днем почуяла — что-то готовится; проходя коридором, я услышала исполненные восторгов и радостного удивления крики за дверями номера миссис и мисс Пьюси, а удушающее облако аромата (уже других духов) расплылось чуть ли не до самой лестницы. Выйдя из отеля, я увидела посыльного, тот извлекал из фургона цветы охапками, как на свадьбу. Тогда я об этом как-то не подумала, а ведь могла бы сообразить, что ни Монике, ни мадам де Боннёй, ни мне никто цветов не пришлет, значит, остаются одни мать и дочь Пьюси. Конечно, у Дженнифер мог где-нибудь оказаться возлюбленный, высший разум подсказывает, что иначе и быть не может, но мне почему-то в это не верится. По-моему, она из тех дочерей, что всю жизнь при матери. Я не одну такую встречала. Например, Пенелопу. Ты, верно, удивишься, узнав, что она отклонила несколько предложений, поскольку, с ее точки зрения, очень немногие из ее знакомых мужчин отвечают высоким требованиям матери, о которых я столько наслышана. Пенелопа во всем ссылается на мать как на высший авторитет, я порой завидую этой ее убежденности и почитанию родительницы. Жаль, у меня не было матери, которая дала бы мне заповеди на скрижалях и на каждый случай имела бы наготове старую мудрую пословицу либо пример из современной жизни. На моей памяти моя несчастная мать только и делала, что высмеивала да обличала. И все же я думаю о ней именно как о моей несчастной матери. С ходом лет я все больше проникаюсь ее печалью, ее растерянностью перед тем, как сложилась жизнь, ее одиночеством. Она завещала мне туман, в котором плутала сама. Она, эта суровая разочарованная женщина, находила утешение в любовных романах, незамысловатых романтических сказочках со счастливым концом. Может, поэтому я их и пишу. Последние месяцы перед смертью она лежала в постели в шелковом пеньюаре, который отец купил ей в Венеции, где они проводили медовый месяц, и ей было все равно — а быть может, она и не замечала, — что кружево на пеньюаре давно обмахрилось, а голубой цвет выцвел в серый. Когда она поднимала от книги глаза, я видела, что они тоже выцвели, из голубых стали серыми и были полны грез, неутоленной жажды, разочарования. Материнские фантазии, за которые она цеплялась всю жизнь, научили меня тому, что такое действительность. И хотя я все время держу действительность на первом плане и равняюсь на нее решительно и постоянно, иной раз я спрашиваю себя: не обходится ли она со мной так же, как обошлась с матерью?

Но это так, к слову. Днем я уходила, а когда вернулась вечером к ужину, все стало на место. После суматохи воскресных дней столовая опустела, а по количеству выложенных приборов проницательный человек сразу бы догадался — конец сезона. Официанты и те как-то расслабились и болтали друг с другом. Моника на глазах у всех скормила Кики первое блюдо, и никто, похоже, не обратил внимания. Мадам де Боннёй ест очень быстро, в перерывах между блюдами сидит и молча разглаживает скатерть. Я почти закончила со «сладким мясом» [40], когда в дверях случилась заминка, и вот мсье Юбер торжественно ввел в комнату миссис Пьюси. Та хихикала и упиралась для вида. Было ясно, что все это не просто так. Ее столик был уставлен цветами (теми самыми, какие я видела утром), а сама миссис Пьюси вырядилась в нечто настолько умопомрачительное, что нам стало за себя стыдно. Честно говоря, я не думаю, что ей все до конца удалось. На кружева цвета полуночи она надела усыпанный блестками жакет, который явно стоил безумных денег; жакет, в свою очередь, оживляли несколько ниток бус и жемчугов, золотые цепочки и даже довольно миленький кулон из лазурита. Волосы у нее были присыпаны свежей золотой пудрой, ногти сияли безупречно розовым лаком. Выглядела она, должна признать, совершенно роскошно — нечто в духе барокко. Я хочу сказать, что либо она, либо мы смотрелись тут неуместно. Кто именно, сперва было неясно, но неопределенность длилась всего лишь миг, потом я поняла, что чаша неуловимо перевешивает не в нашу пользу. Конечно, она этого хотела, но в таких вещах всегда требуется некое единодушие. И в решающий миг оно непонятным образом возникло. Официанты бросились отодвигать для нее стул; обеденная карта и карта вин порхнули на стол; принесли и предъявили на одобрение бутылки шампанского. Мадам де Боннёй наблюдала все это с полным равнодушием. Моника выразительно закатила глаза.

Пойми, мы были к этому совсем не готовы. Все сошли к ужину в обычных, неброских вечерних нарядах, приберегая одно «выходное» платье на пятницу, второе на субботу, а что-нибудь красивое, но, понятно, неяркое — на воскресенье. Обитатели заведений быстро усваивают правила. Я была в зеленом платье, которое тебя раздражает, но поскольку тебя тут никак не могло быть, то и раздражать было некого. Через две-три минуты после явления миссис Пьюси я поняла, почему оно тебя раздражает, и бесповоротно решила — больше его ни за что не надену. Особенно не повезло Монике: она всегда выглядит красиво, но как раз в этот вечер у нее не получилось; вероятно, в своем черном платье она выглядит слишком худой и бледной. Тени под матовыми скулами придавали ей больной, обреченный вид. На мадам де Боннёй тоже было черное, но она всегда ходит в черном. По-моему, у нее два, самое большее — три черных платья непонятно какого времени, возраста, формы и даже фасона, и она по очереди их надевает к каждому ужину. Нет, решительно не могу описать тебе в деталях эти хламиды, в основном потому, что у них нет деталей. Должна, однако, сказать, что она всегда выглядит так, как нужно. Как положено выглядеть женщине ее лет. Рискну заметить, что то же самое можно сказать и о нас с Моникой.