Каббала и бесы - Яков Шехтер Страница 22

Тишину нарушил перестук пальцев. Акива положил обе ладони на стол и пробарабанил какую-то мелодию. Затем медленно оторвал пальцы от столешницы, внимательно, словно дирижер перед исполнением рапсодии, оглядел собеседников и начал новый рассказ.

– Эту историю я слышал от моей тети. Она жила в Гаване. Ее муж, ювелир, хорошо зарабатывал, и компанию они водили с другими ювелирами, а так как было это еще до Кастро, то жизнь текла безмятежно и радостно. Их дом находился в фешенебельном квартале, по соседству с напарником мужа. Вот с ним-то и случилась та самая история.

Руки у напарника были не золотые, а бриллиантовые, клиенты записывались в очередь за год и платили деньги если не бешеные, то, по меньшей мере, безумные. С женой ему не повезло (так моя тетя считала): та закончила Гваделупский университет и преисполнилась огромной важности. В университете Леонарда изучала испанскую литературу и набралась от «романсеро» таких деликатных манер и такого изысканного обращения, что разговаривать с ней было сущим наказанием. Каждый громкий возглас она воспринимала как чрезвычайную грубость, а темы для разговоров выбирала только художественные или поэтические. Жены других ювелиров, женщины простые в обращении и с хорошо развитыми голосовыми связками, скоро перестали с ней общаться, и осталась она, бедняжка, одна-одинешенька в огромном пустом доме.

Слава Б-гу, родились дети, и Леонарда нашла в них утешение и занятие, полностью посвятив себя их воспитанию, и так как характер у детишек оказался весьма непоседливым, то потихоньку утонченность и деликатность сползли с нее, как сползает со змеи ставшая ненужной кожа. Дети росли, а с ними рос и голос Леонарды. Спустя несколько лет она орала так, что даже моя тетя, привыкшая к общению на высоких нотах, посылала служанку узнать, не случилось ли чего плохого с детьми или мужем. Внешне Леонарда сильно переменилась: если в начале супружества она была плотной, чуть ли не полной девушкой с сочными губами и копной черных волос, то с годами губы превратились в две тонкие полоски, а волосы сильно поредели. Тело Леонарды высохло, она стала поджарой, почти худой женщиной с сильно выпирающими ключицами, и хрипловатым голосом. То ли дети выпили из нее соки, то ли беспрестанная ругань и крики свели на нет полноту юности. Лишь глаза сияли по-прежнему и тонкие, искривленные в постоянной усмешке губы сохранили яркость.

Муж Леонарды тоже оказался голосистым мужчиной; правда, в первые годы семейной жизни он не решался покрикивать на жену, однако спустя несколько лет перестал сдерживаться. В общем, было там что послушать – крику, шума, и проклятий хватало. Особенно изощрялась Леонарда, черпая свое вдохновение в испанской литературе. Пожелания она заворачивала такие, что хоть записывай.

При всем при этом супруги относились друг к другу довольно тепло, ни об изменах, ни о разводе речь не шла, просто стиль общения у людей такой выработался: крикливый и бранный. Ссорились они примерно раз в две недели, и однажды моя тетя услышала, как Леонарда в конце перебранки прокричала мужу во всю силу своего уже почти оперного голоса:

– Чтоб ты сдох!

– Я сдохну, сдохну, – ответил ей взбешенный муж, – но не так, как ты хочешь. Пользы тебе от моей смерти не будет никакой!

– Давай, давай, – отозвалась Леонарда, – великий герой. Я хочу уже видеть, как исполняешь свое обещание.

Прошло несколько лет, к власти пришли «барбудос» и начали прибирать к рукам имущество богатеев. Кто мог, срочно перебирался в Америку, пограничную охрану еще не успели наладить, и за приличную сумму рыбаки переправляли беглецов во Флориду. Ювелир собрал свое имущество, зашил драгоценные камни и золото в пояс, посадил жену с детьми на повозку и отправился в рыбацкую деревеньку. Наверное, он уже знал, к кому обращаться, потому что побег был назначен на следующую ночь. Когда деревенька заснула, беглецы тихонько прокрались на берег, спрятались в роще кокосовых пальм и стали ждать условленного сигнала. Ночь выдалась темная, луну закрывали плотные зимние тучи. Наконец во мгле возник и закачался огонек – подошла лодка. Ювелир поспешил к кромке воды и пропал в темноте.

Леонарда ждала довольно долго, минут пятнадцать, а потом, заподозрив неладное, вместе с детьми поспешила к огоньку. Перед ее глазами предстала ужасная картина: ее муж, скрючившись, лежал на песке, рядом стояли два рыбака, видом больше смахивающие на морских разбойников. Леонарда бросилась к мужу – он был мертв.

– Негодяи, что вы с ним сделали?! – закричала она, отбросив в сторону всякую предосторожность.

– Тише, сеньора, – ответил один из рыбаков. – Мы даже пальцем к нему не прикасались. Он вышел из темноты и не успел сказать слово, как схватился за сердце, упал на бок, постонал две—три минуты и затих. Мы пытались напоить его водой, но он был мертв.

Рубашка ювелира действительно оказалась мокрой, Леонарда опустила руки ниже, чтобы снять пояс, но пояса на теле не оказалось.

– Разбойники, грабители, где пояс моего мужа?!

– Не было у него никакого пояса, – сказал второй рыбак, – а вы, сеньора, лучше помолчите, если не хотите встретиться с пограничниками.

Но в Леонарду точно бес вселился, она орала не переставая и пыталась достать своими кулачками ближайшего из рыбаков.

Всё закончилось в одно мгновение: получив крепкую затрещину, Леонарда повалилась на песок, а рыбаки впрыгнули в лодку и погасили фонарь. Тихий скрип уключин, мягкие всплески осторожно погружаемых в воду вёсел – и лодка исчезла в темноте.

Вернувшись в Гавану, Леонарда несколько дней ходила по родственникам, жалуясь на горькую судьбу. Вскоре у нее отобрали дом, оставив только комнату, где раньше жила горничная, и строго приказали искать работу. Помыкавшись, бедняжка устроилась читальщицей на табачную фабрику.

– Это что за должность такая? – удивился Нисим.

– В цехах, где сворачивают сигары, – продолжил Акива, – уже несколько сот лет существует традиция: один из работников читает вслух какой-нибудь роман, а все остальные слушают и крутят сигары. Трудятся в этих цехах одни женщины, поэтому романтические литературные пристрастия Леонарды пришлись весьма кстати. Ее приглашали нарасхват, ставили в пример, награждали грамотами и повышали зарплату. В итоге, ее жизнь сложилась весьма удачно: с утра до вечера она занималась любимым делом – чтением романов – да еще получала за это приличные деньги. Спустя несколько лет Леонарду невозможно было узнать: к ней вернулась девичья полнота, на щеках расцвел румянец и даже губы вернулись к первоначальной ширине и свежести. Замуж она больше не вышла, сама воспитала детей и, по мнению моей тети, была куда счастливее в комнатке горничной, чем в роскошной спальне хозяйки дома.

Акива замолчал и, снова положив ладони на стол, едва слышно простучал пальцами отрывок музыкальной фразы. Он словно играл на пианино, пальцы бегали по невидимой клавиатуре, исполняя только ему одному слышимую мелодию.

– Вот что, – сказал Акива после минутного перерыва. – Не знаю, угодила ли Леонарда в «мгновение проклятья», но мужа своего она явно не любила, тяготилась совместной жизнью и наверняка хотела избавиться. Слово – это ведь не пустой звук, мир был сотворен словом, все наши молитвы – слова. В конце концов, человека выделяет из природы именно речь, то есть она – не простое сотрясение воздуха и нечто большее чем способ передачи информации. Проклятие, произнесенное от всего сердца, с полной отдачей себя и готовностью принять любые последствия, поднимается к высшему Престолу так же, как и самые искренние молитвы. С общепринятой точки зрения Леонарда потеряла все – мужа, достаток, сытую жизнь. Ей пришлось много работать и обходиться без горничных и гувернанток. Но именно это изменение, воспринимаемое большинством людей как несчастье, сделало ее счастливой.