Три секунды до - Ксения Ладунка Страница 22

– Что, в сумку ко мне залезла? – говорит Том, как только у меня получается разлепить глаза. Они почти сразу закрываются обратно. Не понимаю, что меня разбудило. Я так слаба, так хочу спать дальше…

– Эй, подъем!

Вздрагиваю. Закатывающимися глазами смотрю на Тома. Он стоит над кроватью и недовольно смотрит на меня.

– Знаешь, сколько ты проспала?

– Сколько? – еле выдавливаю я.

– Почти двадцать часов.

– Жесть…

Я приподнимаюсь на локтях. Ужасно, ужасно хочется спать еще. Том своим взглядом давит, словно стокилограммовой плитой.

– Приехал твой отец, – говорит.

– Что?! – подрываюсь я.

– Узнал, что «Нитл Граспер» в Амстердаме, и прилетел.

– Ты сказал ему про меня?!

– Конечно, сказал.

– И что он?

– Хочет тебя увидеть.

Я сажусь и протираю глаза руками, вздыхаю. Думаю, от чего мне так противно – от того, что отец пролетел полмира не ради меня, а ради «Нитл Граспер», или от событий предыдущего дня.

– Я только что с ним разговаривал. Одевайся и спускайся. – Том отходит к двери и облокачивается на нее.

– И что ты ему сказал? – замерев, спрашиваю.

– Про твою ломку ничего не говорил.

Я облегченно вздыхаю. Посвятить Тома в мои проблемы с наркотиками было вынужденной мерой. Его молчание – вопрос времени. Мне так казалось, но…

– Почему ты ему не рассказал?

Мы молчим. Я должна быть рада, но я в замешательстве.

– Почему? – спрашиваю.

– Ты хочешь, чтобы родители знали? – Том отстраняется от дверного косяка и засовывает руки в карманы штанов.

– Нет.

– Тебе нужна их помощь?

Я усмехаюсь. Повторяю:

– Нет.

– Ты хочешь, чтобы я решил это за тебя?

– Нет…

Он кивает и выходит из моей спальни. Мне приходится совершить над собой огромное усилие, чтобы подняться с кровати. Я выхожу в гостиную и вижу, как Том роется в своем чемодане. Его дорогущие пиджаки, которые мне так нравятся, смяты и раскиданы по полу.

– Том… – неловко начинаю я, – почему ты не злишься?

Он останавливается и поднимает на меня взгляд.

– А на что злиться? – вздыхает. – На то, что ты несчастный потерянный ребенок?

Он бросает это небрежно, и мне становится больно. Тяжело чувствовать себя жалкой, хочется отрицать его слова, но я молчу.

– Прости меня, – тихо говорю.

– И ты меня, – понижает он голос, – я вчера сорвался.

Я отмахиваюсь, мол, ерунда. Он качает головой. Поднимается, так ничего и не выбрав, остается в той же одежде, в которой был. Напоминает мне еще раз о том, что отец уже внизу, и уходит.

Я отправляюсь в ванную. Честно, привести себя в порядок в моем случае – значит стать другим человеком. Поскольку отец уже здесь, я не иду в душ, хотя надо бы – волосы превратились в грязную скомканную белую солому. Они такие сухие… надо бы сделать что-то с ними, они мне совсем не нравятся. Потом помою, а пока просто расчешу и спрячу под капюшоном.

После двадцати часов сна я чувствую себя липкой и вспотевшей. На лбу вылезли прыщи. Косметики с собой нет, так что я ничего не могу с ними сделать. Недовольно вздыхаю, но на самом деле прыщи – не то, из-за чего я обычно переживаю.

Все в моем внешнем виде можно исправить, получив вполне симпатичный результат, кроме одного – смертельной тоски в глазах. А из-за нее нет никакого смысла что-либо менять.

Я надеваю черную толстовку, натягиваю капюшон. Вся остальная одежда тоже черная. Спускаясь в холл отеля, чувствую волнение. Отец… мне одновременно хочется и не хочется его видеть.

– Белинда! – зовет он, как только я оказываюсь у ресепшен.

От его голоса все внутри сжимается.

– Привет, пап, – подхожу и оказываюсь в его объятиях. Тут же все переживания отступают. Хорошо, что он здесь.

– Как твои дела? – спрашивает.

– Все хорошо, а твои?

– Сейчас лучше. Лучше. Давай пройдемся по городу, погуляем? – предлагает он.

– Конечно, идем.

На выходе из отеля толпятся девчонки с камерами и плакатами. Наверняка вчерашняя вечеринка «Нитл Граспер» была снята и успешно загружена в Интернет. Кое-кто из фанатов уже выяснил, где группа остановилась. Людей немного, но пройдет пару часов, и здесь будет настоящий аврал.

Мы с папой выходим в мрачный, таинственный и старый Амстердам. Сверху на город давят темно-серые тучи. В воздухе стоит запах марихуаны.

– Это площадь Дам, – говорит отец, – самый центр. Королевский дворец, – показывает он рукой на коричневое здание с голубым шпилем. Цвет такой, будто оно горело и покрылось сажей. Выглядит зловеще. Дальше папа показывает на белый монумент посреди площади. Говорит: – Памятник жертвам Второй мировой войны.

– Ты что, брошюрок перечитал? – иронизирую я, а потом осекаюсь: – Прости…

– А ты так и не научилась держать язык за зубами? – парирует он.

Я улыбаюсь.

– Это у меня от тебя, – говорю.

Отец смеется.

Мы долго идем молча. С папой можно гулять свободно, не как с Томом – прятаться по подворотням, шествуя на поводу у его звездной паранойи. Голова свободна от каких-либо веществ, и я наконец-то могу рассмотреть город.

Амстердам выглядит так, будто его нарисовали, не разбавляя краски. Вот дом иссиня-черного цвета, а вот из чистого, красного кирпича. Отполированные окна выглядят словно зеркала. Тротуары на картине расписали ярко-коричневым. Зеленые деревья ровно подстрижены и высажены вдоль каналов. И цветы. Повсюду в этом городе кляксы – красные, розовые, желтые тюльпаны. Мы проходим мимо рынка с цветами, и это настоящий праздник. Несовместимо, но при всей своей мрачности Амстердам оказывается очень ярким.

Мы долго гуляем, заходим за кофе, говорим о всякой ерунде, ни о чем по-настоящему важном. Через какое-то время оказываемся у безлюдного небольшого канала. Здесь вода так близко к тротуару, что можно присесть и потрогать ее рукой. Дома на противоположной стороне уходят прямо в воду и отражаются в ней. Есть мостик, ведущий на узкую улицу, образованную стенами двух зданий. Я восторженно говорю:

– Эти домики… они похожи на плитки шоколада, да? – поворачиваюсь к улыбающемуся отцу. – Вот черный, а вот молочный, а этот белый! А вон тот белый с орешками! – Я показываю на дом молочного цвета с коричневыми окнами. Папа смеется, а потом вдруг говорит, что я удивительная. Это так греет душу…