Лучшее признание в любви - Нина Милн Страница 22

Так что очнитесь, Габриэлла. Полюбуйтесь касавельскими розами и отправляйтесь домой.

В Канаду».

Цезарь дочитал до конца и посмотрел ан Габриэллу, которая теперь уже вышагивала по библиотеке с кружкой кофе в руках.

– Я бы не принимал это близко к сердцу.

– Как это возможно? Здесь написано, что я не справлюсь со своей работой. И тут исказили факты. Теперь моя мать выглядит как безответственная личность, а она не была такой. Я не могу оставить эту статью без внимания.

– Но ты ничего не можешь сделать. Если ты станешь отвечать на эту статью, то это только ухудшит ситуацию. Ты должна просто двигаться дальше.

Он подошел и встал рядом с ней, взяв ее руки в свои. Он чувствовал, что она дрожит. Впервые в жизни ему захотелось позвать сюда журналиста и встряхнуть его как следует.

– За последний месяц в прессе было так много статей, так много всяких глупостей. И ты все проигнорировала.

Она глубоко вздохнула и расправила плечи.

– Ты прав. Конечно, мне нужно это проигнорировать.

Но он видел боль в ее глазах. Чувствовал, с каким трудом она произнесла эти слова. И он понимал, что все, что нужно, – это время. Она научится отражать негатив. Так что теперь он должен оставить все как есть… вот только он не мог это сделать, потому что подозревал, что за всей этой болью кроется нечто большее.

– Или рассказать мне, почему тебя все это так задело.

– Я…

Он крепче сжал ее руки.

– Может, я смогу помочь?

– Не думаю. Ты когда‑нибудь чувствовал, что ничего не можешь сделать? Что ты бессилен?

Он вспомнил беспомощность, охватившую его, когда увидел нищету и трагедии, насилие и жестокость в огромном мире. Разочарование, которое он испытал, когда понял, что его родители видят только то, что хорошо для Агилареса. Когда они наложили вето на многие его идеи относительно помощи миру.

– Да, – просто сказал он.

Она изучающе всматривалась в его лицо.

– Так вот как ты сейчас себя чувствуешь? – спросил он.

– Да. А что, если все это правда? – устало произнесла она. – У меня ведь и правда нет королевского воспитания. На моем балу я шокировала около четырех важных особ. Каждый день выходит статья, где пишут о моих оплошностях. О моей биографии. Обо всем. А что, если в этой статье все верно написали? Что мне нужно отойти в сторону?

– Мы обсуждали это. Твои братья хотят, чтобы именно ты правила страной.

– Да, потому что они верят, что это правильно. Благородно. Но это не значит, что я могу это сделать. И я знаю, что если бы я осталась в стороне, то Лука был бы отличным правителем. Возможно, я приняла неправильное решение. Но я так обрадовалась, что у меня есть семья. Наверное, это затуманило мой рассудок.

Все еще держа Габи за руки, Цезарь мягко потянул ее и подвел к диванчику. Он посадил ее и сел сам так, чтобы видеть ее лицо.

– Если бы Лука думал, что ты не можешь править, то он бы не отказался от трона.

– Но что, если он ошибается? Что, если он видит только то, что хочет видеть?

Боль в ее голосе поразила его. Он только сейчас стал понимать всю чудовищность того, что с ней случилось. То, как ее жизнь резко переменилась.

– Я абсолютно уверен, что ты сможешь это сделать. На самом деле я считаю, что ты именно то, что нужно Касавелье. Глоток свежего воздуха, кто‑то, кто не был воспитан во всех наших правилах и традициях. Возможно, тебе удастся привить какие‑то свои новые традиции.

– Правда? – В ее голосе была надежда.

– Правда. Вот только ты сама должна этого захотеть. Это работа на всю жизнь. Здесь требуется искренняя преданность своей стране и народу.

– Я понимаю. – Габи закрыла глаза, а потом снова открыла. – Мне жаль, что я так расклеилась. Я просто очень эмоциональная. Вчера Имоджен сказала, что они с Лукой хотят уехать.

Цезарь кивнул:

– Да. Я разговаривал с Лукой и считаю, что он будет достойным послом вашей страны.

– Я знаю, но…

– Но ты теряешь брата.

Цезарь видел боль в ее глазах и понимал, что она не показала бы этой боли ни Имоджен, ни Луке.

– Да. – Габи улыбнулась. – Но я рада за них. Правда теперь мне будет очень одиноко.

– Ты не должна быть одна.

Эти слова инстинктивно слетели с его губ. Все просто. Ей не нужно оставаться одной. Они могут работать вместе. Он мог предложить ей ту поддержку, в которой она нуждается.

– Ты можешь выйти за меня замуж. – Увидев, что она вопросительно смотрит на него, он поспешил продолжить: – Я не пытаюсь воспользоваться минутой слабости.

– Так вот что ты об этом думаешь? Минута слабости? – Теперь ее глаза сверкали от ярости, а в голосе звучал металл. Отдернув руку, она поднялась.

Цезарь на секунду задумался. Неужели он действительно так думал? Что проявление эмоций – это слабость? Но это был вопрос, который он не хотел анализировать.

– Это не так прозвучало. Я просто хотел сказать, что, как твой муж, я мог бы предложить тебе поддержку, сделать твою жизнь не такой одинокой.

Слова прозвучали неестественно. И он увидел, как изменилось выражение ее лица. Оно стало холодным.

– Я буду иметь это в виду. – Ее тон был ровным. – И мне жаль, что я позволила эмоциям одержать надо мной вверх. Это глупо. Я думаю, мне нужно просто повзрослеть и понять, что значит быть королевской особой.

Цезарь понял, что должен похвалить ее за ту маску, что она смогла надеть. А еще он чувствовал, что потерял что‑то ценное. Что‑то, что хотел бы вернуть.

Какая глупость.

Ему нужно думать практично. Он понимал, что чем ближе коронация, тем больше подобных негативных статей будет появляться. И в его голове начал созревать план.