Нелепая привычка жить - Олег Рой Страница 21

Лана сделалась нервной, вспыльчивой, то и дело срывалась. Супруги без конца ссорились, орали друг на друга. Виталий по мере сил старался отправлять Лану то на курорт, то в санаторий – в решении проблем с дочерью от нее все равно не было никакого толку. Дольке, как ни странно, отъезды матери шли даже на пользу. Пока ее не было, она вела себя тише, но стоило той вернуться, как все повторялось вновь. И Лана начинала глотать таблетки и бегать по невропатологам.

Надо было бы, конечно, и Дольку сводить к врачу, хотя бы к психологу, но она наотрез отказывалась, вплоть до угроз снова попытаться наложить на себя руки.

«Видимо, ей было очень тяжело в больнице», – думал Виталий. Несмотря на весь этот ад, который устраивала им дочь, он любил ее, жалел и изо всех сил пытался понять, что ею движет. Но получалось плохо…

Однажды рано утром, перед уходом на работу, он привычно заглянул в ее комнату. Девочка была дома, спала, одетая и даже в обуви, прямо на простыне. Рядом с постелью валялось что-то, завернутое в бумагу. Малахов наклонился и поднял. Это оказался шприц, не одноразовый даже, а старый, стеклянный. Грязный.

«Ну вот, приехали!» – пронеслось в голове.

Виталий машинально расправил листок в клетку и увидел, что он весь исписан дочкиным бисерным почерком:

За окнами воет ветер,

Только нас с тобой он не подружит,

Душа, как истерзанный листик, ноет,

Этот мир без тебя мне не нужен.

Словно в свечке ищу тепла я,

Затушу – и снова разгорится.

Мысль одна приходит: без тебя

Жизнь моя никуда уж не годится.

Я люблю, и только этим словом

Я еще держусь на волоске.

Жизнь моя, нужна тебе ли я?

Может, лучше умереть в тоске?

Так вот оно что… Оказывается, Долька влюбилась. Видимо, безответно, раз она так страдает, так ненавидит весь мир. Что же, она всегда была очень эмоциональным, очень впечатлительным ребенком… Но наркотики – это уже последняя капля. Дальше терпеть нельзя.

Малахов вышел в коридор, сделал несколько телефонных звонков. Проверил состояние наличности в бумажнике. Спустился вниз, завел машину, подогнал к самому подъезду. А затем вернулся в комнату дочери, решительно схватил ее в охапку и поволок вниз. Он был уверен, что Долька будет вырываться и сопротивляться. Но она лишь обхватила его за шею и поудобнее устроилась у него на руках.

– Куда ты меня несешь? – сонно спросила она.

– Куда надо! – Виталий опустил ее на переднее сиденье, сел за руль и на всякий случай заблокировал двери.

Бунт начался только тогда, когда они уже подъехали к дверям больницы. Девчонка визжала, рвалась и брыкалась с удивительной для ее хрупкого тела силой. Малахов не выдержал и впервые за все время ударил ее по лицу.

– Прекрати! – заорал он. – Ты меня уже достала! Что мне, санитаров позвать?

От удара она мгновенно затихла, съежилась, держась за ушибленную щеку, и только смотрела на него огромными глазами-виноградинами.

– Не нужно санитаров, – сказала вдруг очень спокойно. – Я сама пойду.

На этот раз она провела в больнице меньше десяти дней. Позвонила и тусклым равнодушным голосом попросила забрать ее.

– Нет уж, родная, – отвечал Малахов. – Мы с мамой твоих фокусов вот как наелись! Домой ты вернешься только после того, как окончательно придешь в норму, слышишь?

Что стал бы делать на ее месте другой подросток? Наверное, плакать, умолять, бить на жалость, рассказывая, как ему тут плохо. Или шантажировать, чем-либо угрожать… Она же просто сказала очень серьезно:

– Я уже пришла в норму. Клянусь тебе.

И прозвучало это так, что он сразу ей поверил…

Врачи отпустили ее довольно легко. Несмотря на то что лечение было дорогостоящим, недостатка в пациентах эта клиника не испытывала. А обследование показало, что с девочкой все в порядке. Никаких отклонений в психике, никакой наркотической зависимости – видимо, еще не успела как следует «подсесть».

Долька сдержала свое обещание и вернулась домой другим человеком. В пятнадцать лет это странное существо в очередной раз переродилось. Пьянок, дурных компаний и ночного шатания неизвестно где больше не было. Вечерами она вновь сидела дома, слушала музыку, рисовала, вернулась к любимому компьютеру и, что особенно радовало Виталия, к книгам. Единственное, что осталось от прошлой жизни – Долька так и не сумела бросить курить. Но так как это была не трава, а обычные сигареты, родители только рукой махнули.

Первое время они с Ланой жили в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая рецидива. Но тревоги были напрасны – Долька, похоже, окончательно справилась с собой. Методом ускоренного домашнего обучения окончила школу, прилично сдала экзамены и получила аттестат зрелости. С Виталием у нее постепенно восстановились не только дружеские, но даже вполне доверительные и сердечные отношения. Вот только с Ланой девочка держалась холодно и отчужденно, стараясь общаться с ней как можно меньше. Но это, по сравнению со всем пережитым, уже были такие мелочи…

Два с половиной года назад Долька заявила, что хочет поступить в институт, и Малахов горячо поддержал эту идею.

– В каком вузе ты хотела бы учиться?

– В творческом. Где действительно интересно, а не одна сплошная зубрежка.

– В Строгановке, наверное? – предположил Виталий. С его точки зрения, рисовала Долька великолепно.

Дочь помотала головой:

– Нет, в ИЖЛТ. Институте журналистики и литературного творчества. Я узнавала по Интернету, там есть поэтический класс.

Малахов съездил с ней в институт и остался вполне доволен дочкиным выбором. Долька поступила на удивление легко, училась с огромным интересом и последнее время только и говорила о том, что любопытного им сказали на лекции, какое практическое задание дали на семинаре и какую книгу рекомендовали прочесть.

Институт благотворно повлиял на девочку. К радостному удивлению отчима, Долька стала гораздо общительнее. Бывшая дикарка теперь легко сходилась с людьми, просто и охотно общалась в компаниях, умела и удачно пошутить, и поспорить, отстаивая свою точку зрения. Виталий только диву давался, куда девалась былая застенчивость.

В последний год она пристрастилась к «готике» – модному направлению молодежной культуры. Отпустила и искусственно распрямила волосы, накладывала на лицо целый толстенный слой белил, очень ярко подводила глаза-виноградины, носила только черное и целыми днями слушала нечто невообразимое, с тяжелой музыкой и истошными голосами, называемое «блейк». Виталий не уставал повторять про себя, что при других обстоятельствах дочкино увлечение ему бы не понравилось. Теперь же он только радовался и готов был креститься обеими руками – слава богу, что так!

Перед восемнадцатилетием он спросил, что ей подарить – все-таки такая знаменательная дата… Ответ его ошеломил: