Чужая дочь - Елена Арсеньева Страница 21

– А как мне ее называть? – Маргарита была искренне изумлена. – Ваше величество, что ли?! – Но, встретив бешеный взгляд мужа, она немедленно струхнула. Схватила его за руки, притянула к себе: – Бог с ней, с прислугой! Давай лучше о нас поговорим. Ты что это устроил сегодня ночью, а?

Нет, она не упрекала! Она ласково оглаживала его плечи, шаловливо снимала пылинки с пиджака, прижималась, искательно заглядывала в глаза:

– Ты меня игнорируешь? Я тебя как женщина больше не волную?

Потянулась к губам… Говоров вдруг схватил ее за плечи, тряхнул с силой, отстранил, почти оттолкнул.

Отвращение, жестокое отвращение к этой красивой ухоженной женщине захлестнуло с такой силой, что Говоров даже испугался. И тут же ударила жалость к Маргарите: она ведь не виновата, что Тася его сердце словно бы вынула и с собой унесла! – и жалость к себе захлестнула…

Отвернулся и ушел по коридору, изо всей силы пытаясь расслышать, о чем там Варвара с Тасей говорят за стенкой.

– Ну вот, – радушно ворковала тем временем Варвара, которая откровенно обрадовалась появлению помощницы. И очень хорошо, что девушка такая тихонькая, скромненькая… Забитая, прямо скажем. Своевольная да гонористая тут и даром не нужна! И Варваре с такой не ужиться, и Маргарита Васильевна никакого характера в прислуге не потерпит, со свету сживет! – Как раз со мной по соседству.

Тася несмело вошла в комнату, которая показалась ей сказочной светелкой. Узкая кровать, стол, комодик, стул… А что еще надо? Чисто все, аккуратно, цветы, кружевные салфетки – хоть и маленькая комнатка, но до чего уютная! Как же давно Тася не жила в таком уюте! С довоенных времен! На фронте они, конечно, старались свои землянки или палатки обустроить, украсить: даже салфетки из газет вырезали, из марли делали занавески, ставили букеты в орудийные гильзы, но разве это был настоящий уют? А потом, после войны, пока Тася оплакивала дочь, любовь, жизнь, ей вообще было все равно, где, как и в каких условиях существовать.

– А хозяева у нас – люди добрые и сердечные, – долетел до нее голос Варвары. – Так что не боись! Все хорошо будет!

Тася кивнула и вдруг почувствовала, что у нее ноги подкашиваются. Села на гладенькое покрывальце – как бы от невыносимой усталости, – а на самом деле потому, что сердце замерло при звуке веселого детского голоса, прозвеневшего за дверью:

– Няня! А где книжка, которую мы вчера с тобой читали?

Вбежала девочка… ее девочка! Дочка! Ясные серые глаза, родинка на щеке, темные волосы заплетены в косички и закручены калачиками, сияющая улыбка…

Тася смотрела на нее как завороженная.

– Ой, не знаю, может быть, мышка утащила своим мышатам почитать? – смеялась Варвара.

– Да ну тебя, няня! – махнула рукой Лиля. – Она мне очень нужна!

– Ну, раз очень нужна, пойду у мышки спрошу, может, вернет! – выкатилась за дверь Варвара.

Девочка повернулась к Тасе. Она знала: нужно что-то сказать, хоть поздороваться, – но не могла.

– А ты кто? – спросила дочка, требовательно глядя на мать. И, не дождавшись ответа, вдруг широко улыбнулась, по-взрослому протянула руку: – Я Лиля. А Сережа зовет меня Карамелькой.

– Как-как? – прошептала Тася, чувствуя, что по лицу расползается улыбка счастья не только видеть дочь и говорить с ней, но и трогать ее. Ощущение этой маленькой ладошки в ее руке казалось блаженней и счастливей всего, что ей когда-то приходилось испытывать!

– Карамелькой. Это его любимые конфеты, – пояснила Лиля.

Она была такая чудесная… Красивая, умная, ласковая, добрая – смотрит так, как будто любит всех – в том числе и эту незнакомую ей, чужую ей женщину… Свою родную мать!

Глаза заволокло слезами, но Тася торопливо смахнула их, чтобы не испугать девочку.

Однако та уже встревожилась:

– А чего ты плачешь?

– Это я… это я от радости, – безудержно улыбнулась Тася.

– А-а, – кивнула Лиля, – а я думала, у тебя что-то болит.

– Уже ничего не болит. Уже все хорошо!

Она чувствовала и радость, и странное смятение. Хотелось говорить, говорить с дочерью – и не знала, о чем…

Но собраться с мыслями помешала вошедшая Варвара:

– Не хотела мышка книжку отдавать. Так понравилась – прямо до дырочек и зачитала!

– Спасибо! – Лиля схватила книгу и убежала, мигом забыв про Тасю.

Она перевела дыхание.

Ничего. Теперь они рядом. Теперь ей никто не помешает любить свою дочку и сделать так, чтобы девочка ее тоже полюбила!

Варвара проводила Лилю ласковым взглядом, повернулась к Тасе – и ее лицо мигом стало озабоченным:

– А ты чего слезами брызжешь?!

– Простите, – вскочила Тася, быстро утирая слезы ладонями, – это я так… со мной бывает.

– Ты мне брось, – строго велела Варвара, – хочешь здесь работать – ребенка не пугай. Да и хозяйка тоже сырости не любит! Значит, хватит разговоры разговаривать, пошли воды натаскаем: вечером Лильку купать!

Тася мигом скинула пиджачок и поспешила за Варварой.

Лилю купать… Десятки счастливых незабытых картин сменялись перед ней. Вот она греет воду и осторожно поливает из консервной банки крошечное свое дитя в маленьком облупленном тазике, который дали ей в госпитале, и приговаривает:

– Как с гусеньки вода, так с Лилечки худоба…

А потом собирает с ее спинки несколько капель – от сглазу. Конечно, Тася надела на дочку крестик, свой крестик, который носила всю жизнь, но все-таки мало ли, лишняя предосторожность не помешает!.. Тогда ей было жаль, что у нее нет ничего, кроме ветхой ветошки, чтобы вытереть ребенка, а потом поняла, что счастье было – просто держать на руках свое дитя, касаться его, ворковать над ним… и собирать губами эти капельки с нежной спинки.

Потом все это было у нее отнято. И вот теперь вернулось! Вернулось!

Михаил… как же хорошо он это придумал! Дочка снова рядом! Надо сказать ему, поблагодарить!

Только чтобы никто не услышал…

Но выбрать минутку повидаться с Михаилом наедине Тасе удалось не скоро – только ночью. Лиля, намытая, розовая, как цветок, была уложена Варварой, потому что хозяйка еще засветло уехала в город, не обмолвившись, насколько могла заметить Тася, с мужем ни словом и лишь мимоходом простившись с Лилей. Тасе удалось подглядеть в щелку, как девочка устраивает на подушке рядом с собой ту самую куклу, которую привезла ей мама, а подарил папа.

Когда Тася думала о себе и Михаиле как о маме и папе этого чудесного ребенка, ее охватывало такое счастье, такое блаженство, что приходилось чуть ли не силком выдергивать себя из этого состояния, потому что на лице блуждала улыбка, а на глаза снова и снова наползали слезы.

Не нужно, чтобы на нее обращали внимание. Еще скажут, не в себе, мол, да и выгонят! Нет, наверное, Михаил не позволит, чтобы ее выгнали, но как бы его супруга чего дурного не заподозрила. При одной мысли о том, что вдруг да придется снова расстаться с Лилей, снова оказаться брошенной в бездну того безмерного одиночества, в котором Тася пребывала все минувшие годы, ее охватывал неистовый ужас. Нет, она будет тише воды ниже травы, она все стерпит ради того, чтобы быть с Лилей!