Сокровище любви - Барбара Картленд Страница 21

Для Андре все это было загадкой, но из книг он знал, что именно так жрецы вызывают тех богов, помощи которых они просят.

Высокое, пронзительное пение танцоров зазвучало громче, и те, кто подобно Тома и ему самому только наблюдал за ними, начали мерно раскачиваться из стороны в сторону, невольно подчиняясь ритму барабанов.

Странно было слышать таинственные, непонятные слова, слетавшие с губ танцоров, тела которых тряслись теперь в бешеном ритме, дрожа и извиваясь в почти болезненном самозабвении.

То один, то другой громкий, вибрирующий на самой высокой ноте голос взмывал ввысь, звеня отчаянной, бессловесной мольбой.

Папалои закончил выводить свой узор, и ритм песнопения стал более напряженным и четким;

Андре почувствовал, как звуки эти проникают в самую глубину его души, поднимая со дна ее какие-то странные, ему самому непонятные ощущения, нечто чувственное и в то же время жестокое.

Папалои встал и шагнул в круг света; на голове у него был высокий яркий тюрбан, свитый из разноцветных полотнищ, в который были воткнуты петушиные перья.

Было ясно, что он вот-вот впадет в транс; по телу его пробегала сильная дрожь, погремушка из тыквы, которую он держал в руке, тряслась, издавая глухой дребезжащий звук.

Танец становился все быстрее, все самозабвеннее. Лес взметнувшихся вверх рук и притопывающих ног окружил мамалои; в руках у нее бились две белые голубки.

Крылья их беспомощно трепетали, и Андре рад был, что дикие прыжки и взмахи рук танцоров заслонили от него то, что произошло дальше.

Он знал, что это жертва, которую необходимо принести богам, прежде чем просить их о чем-либо, и что мамалои должна умертвить голубок, прокусив им горло своими зубами.

Должно быть, жертва была принесена, потому что музыка вновь стала оглушительной, и жрица, держа в руках мертвые тела птичек, двигалась, пританцовывая, по кругу, так чтобы все могли их увидеть.

Когда она танцевала перед Андре, он заметил, что белые бусы — единственное, что было надето на ней выше пояса, — сделаны из змеиных позвонков.

Внезапно раздался мощный многоголосый рев, потрясший всю округу:

— Дамбаллах Уэйдо! Дамбаллах Уэйдо! Вопль повторялся опять и опять, от него, казалось, тряслись ветви деревьев над головой; папалои и те, кто помогал ему, отпили из черной бутылочки, затем выдохнули, и над губами у них поднялись маленькие белые облачка.

— Кларен, — прошептал Тома.

Андре знал, что так называется местный ром, очень крепкий, от которого не только в желудке, но и в мозгу у человека вспыхивает пламя.

Папалои двигался перед ними, раскачиваясь, трясясь так, точно стремился вырваться из собственного тела.

Потом опустился на колени и начал корчиться, рычать и стонать, катаясь по земле.

Женщина, одна из танцующих, вышла из круга и, подойдя к жрецу, накинула на него нечто вроде толстого шерстяного одеяла. Сначала она прикрыла его ноги, затем все его судорожно извивающееся тело и, наконец, голову.

Вопли вдруг прекратились, а барабанная дробь — прежде оглушительная — стала почти неслышной; теперь барабаны точно шептали, сообщая какую-то тайну.

Закутанная фигура на земле становилась, казалось, все более и более плоской. На мгновение она замерла, затем одеяло начало потихоньку шевелиться — сперва почти незаметно, но постепенно движение его становилось все более явственным.

Огонь как будто почти погас, так что Андре с трудом мог что-либо разглядеть. Затем ему почудилось, что из-под одеяла показалась рука, но он не был уверен, что действительно это видит.

Она похожа была скорее на голову змеи, грациозно покачивавшуюся перед его глазами.

Затем медленно из тьмы, — хотя света все же было достаточно, чтобы видеть ее очертания, — возникла фигура; без сомнения, это мог быть только человек, сам папалои.

Однако теперь, вопреки очевидному, тому, что тело это не могло принадлежать никому, кроме человека, оно будто бы лишилось костей, стало гибким, извивающимся, как у змеи.

«Меня загипнотизировали», — сказал себе Андре.

Но он не мог ничего с собой поделать, не мог оторвать глаз от фигуры, силуэтом вырисовывавшейся на фоне дрожащих огней масляных ламп, лица которой не было видно и которая вдруг, каким-то невероятным образом, перестала быть человеком.

И тут из темноты до него донесся голос:

«Ты здесь, Андре. Это прекрасно!»

Андре так и застыл. Должно быть, он слышит это во сне. Слова были сказаны на чистейшем французском языке, и произнес их голос его дяди!

«Ты найдешь то, что ищешь, — продолжал голос, — Сона покажет тебе это. Сона знает, где оно спрятано… Сона… Сона!..»

Голос замер, потонув в грохоте барабанов.

Жрец (или змея) уже не стоял, он снова был на земле, прикрытый одеялом, под которым последней исчезла его рука, словно она и вправду была головой змеи.

На миг у Андре перехватило дыхание. Танец начался опять, барабаны загрохотали с новой силой, пламя ярко вспыхнуло, и танцоры прыгали, стараясь перескочить через него.

Огонь бушевал, языки его лизали основание столба, взвиваясь все выше, туда, где по столбу вверх, пронзительно крича и визжа, взбирался в экстазе один из верующих.

Андре, потрясенный всем виденным и слышанным, пытался в то же время заставить себя мыслить ясно и трезво, убеждая себя в том, что голос, обратившийся к нему, вовсе не был безумной игрой его воображения.

Так мог говорить только его дядя, это был его тон, его интонации — немного жесткие и властные, его чистый и правильный французский язык.

Невозможно даже представить себе, чтобы кто-нибудь из этих полуголых негров, собравшихся здесь для выполнения своих древних колдовских ритуалов, вывезенных из Африки, мог так выражаться.

Жрец поднялся с земли.

Он подошел прямо к Андре и протянул ему руку.

Андре понял и протянул в ответ свою. Затем папалои повернулся к Тома, и они тоже пожали друг другу руки, но совсем по-другому, каким-то особым жестом; позже Андре узнал, что это был тайный знак тех, кто исповедует воду.

Жрец сказал негру что-то, чего Андре не расслышал, и перешел к следующему человеку, сидевшему рядом с ними.

Тома тронул Андре за плечо.

— Уходим, мосье, — прошептал он.

Андре неохотно поднялся на ноги.

Ему хотелось остаться, услышать еще что-нибудь, чтобы окончательно убедиться, что все, услышанное им здесь, не было сном, что все это правда.

Он увидел, что пляска стала еще более дикой и безудержной, возбуждение танцоров нарастало. Какой-то мужчина бросил женщину на землю, тело его накрыло ее тело.

Но тут Тома потащил его прочь, подальше от поляны. Ноги негра уверенно ступали по тропинке, и наконец они вышли к тому месту, где остались их лошади.